Книга День свалившихся с луны - Наталья Труш

Ну а если она начинала заниматься рукоприкладством, то Мамочка поступал просто и сердито: он задирал лапу не только на ее сапоги, но и на ее ноги, обутые в изящные тапочки с пушистыми помпонами, причем старался проделать это в присутствии хозяина.

Во-первых, тот заливался смехом и выговаривал супруге, что она сама виновата – пнула Мамочку утром в прихожей.

Во-вторых, хозяин не давал Мамочку в обиду. Более того, он тут же находил время для внеплановой прогулки, нацеплял на пса поводок, и они уходили из дома. При этом Зиновьев не забывал кинуть на прощание женщине «Не кипи!», а когда захлопывалась за ними дверь, тихонечко добавлял: «...дура!»

Она уже не заламывала руки и не просила его «унять безмозглого пса!». В этой войне Кира Сергеевна проиграла. Муж не только не поддерживал ее. Он сумел против нее объединиться с ненавистной ей животиной.

* * *

– Ты гуляешь с Мамочкой? – спросила Даша.

– Да. Хочешь, приезжай к нам, – ласково сказал Зиновьев.

Он знал, что Дашка любит Мамочку, и вислоухий платит ей тем же. Во всяком случае, на Дашу Мамочка ни разу не задрал лапу. И морду свою слюнявую о подол ее модных платьев пес не вытирает. А когда она кладет ему на голову свою узкую ладошку, он блаженно закрывает глаза. И даже такую сомнительную вещь, как «самолет» – это когда длинные бассетовы уши растягивают в разные стороны, и морда становится похожей на авиалайнер с широко раскинутыми крыльями, – Дашке он позволяет с собой проделывать.

– Вас обидели? – ласково спросила Дарья.

– Как всегда, – грустно ответил Зиновьев. – Приезжай, а? Даш, мы тут долго будем гулять, а потом посидим где-нибудь. – Ему очень хотелось сейчас увидеть эту славную девушку, которая, как когда-то мама и как вот сейчас Мамочка, умеет понимать его.

– Хорошо, я приеду, – решила мгновенно Даша.

К Василию Михайловичу Зиновьеву у нее были чувства – целая гамма чувств. За те годы, что они были знакомы, они прошли все стадии отношений между мужчиной и женщиной, а разница в возрасте еще добавила красок в эти чувства. Главное, что они все эти годы оставались исключительно добрыми и светлыми.

– Ну, мы ждем тебя, – повеселел Зиновьев. И сказал Мамочке: – Дашка едет!

Мамочка радостно залаял: имя Дашкино он хорошо понимал.

Даша быстро переоделась: вынырнула из теплого домашнего халата и влезла в родные всесезонные джинсы и теплый пушистый свитер. Потом посмотрела на термометр за окном и достала из шкафа в прихожей элегантную куртку – сверху кожа, внутри – норка. Кто бы мог подумать, что норку будут вот так носить – шиворот-навыворот! Были времена, когда женщины на норковую шапку целый год копили деньги, потом доставали через знакомых грубо сработанный, жесткий и смешной, как кастрюля, головной убор, носили по праздникам и гордились этим произведением искусства неизвестного мастера-скорняка.

Потом она красиво подвела губы, прошлась мягкой кисточкой по щекам и подбородку, привычным движением руки собрала волосы в хвост и небрежно заколола их на затылке. Машинально надела на пальчики тонкие золотые колечки: у каждого было свое привычное место, и без них Даша чувствовала себя совсем неуютно, как голая.

«Ну, вот вроде все», – подумала про себя, проверяя, на месте ли ключи от машины, документы, кошелек, перчатки, расческа.

* * *

Черный «сузуки-гранд-витара» во дворе ласково «мяукнул», приветствуя Дарью, отключившую сигнализацию, и уже через минуту, шустро лавируя между беспорядочно припаркованными автомобилями, рвался на свободу.

Зиновьева Даша увидела издалека. Они с Мамочкой просто стояли на газоне, где собак выгуливать строго запрещалось, и смотрели на дорогу, в ту сторону, откуда и могла появиться Дарья Светлова.

Даша остановилась у обочины, подмигнула фарами Зиновьеву. Он дернул за поводок, что-то сказал собаке. Мамочка развернулся мордой навстречу Даше, которая уже выбиралась из машины, задрал голову и радостно залаял.

– Ну, что ты так радуешься, дурашка? – Даша легко перебежала дорогу и ткнулась своим носом в щеку Зиновьева. – Мы вот сейчас с твоим хозяином куда-нибудь пойдем кофе пить, а тебя в машине оставим! Переживешь?

– Переживет! Здравствуй, милая! – Глаза у Василия Михайловича заблестели от радости.

Ему наплевать было на то, что в щелочку между плотно задернутыми шторами на них сейчас смотрит его жена. Она давно все знает и даже злорадствовать на эту тему не пытается. Если проделки Киры Сергеевны в отношении Мамочки вызывают у Зиновьева смех, то из-за Даши он вполне может устроить нелюбимой супруге небо с овчинку, и она это хорошо знает.

– Если не замерзла, давай чуть-чуть погуляем. – Зиновьев взял Дашу за руку, увлекая ее за собой. В сквере он отстегнул поводок, и Мамочка потрусил по дорожке, задерживаясь у каждой скамейки, у каждого кустика. Он аккуратно задирал лапу через каждые три метра.

– Смотри, Михалыч, ему писать уже нечем, а он все метит и метит! – смеялась Даша.

– А знаешь, почему собаки поднимают лапу? – Зиновьев остановил Дашу, взял ее руки в свои и, глядя ей в глаза, сказал серьезно: – Однажды пес пристроился совершить свою малую надобность у забора, – тут Зиновьев сделал паузу, и Даша в нетерпении потрясла его за руки, но он специально тянул. – Ну, вот... а забор на него упал!

Даша расхохоталась.

– С тех пор собаки поднимают лапу – забор придерживают! – Зиновьев тоже засмеялся. – Дашка, ты такая красивая и так хорошо смеешься.

Даша внимательно посмотрела на него.

– Я очень старый? – грустно спросил Зиновьев.

– Ты мудрый. – Даша поправила на его шее мягкий шарф и подтянула повыше «молнию» на куртке. – И добрый.

– Ты не ответила...

– Я не хочу отвечать на этот вопрос. – Даша поморщилась. – Зачем много раз говорить о том, что очевидно: человеку столько, сколько он сам себе начисляет. А если не начисляет, то вот тут и приходит старость. Ты всегда говорил, что рядом со мной молодеешь. Что изменилось?

– Ты благородна, моя девочка. – Зиновьев погладил ее по щеке и заправил за розовое ухо выбившуюся из хвоста светлую прядку волос.

– Я просто люблю тебя. – Дарья положила руки ему на плечи.

– Любишь, как... как кого? – Зиновьев внутри сжался, боясь услышать от нее что-то, что ранит его.

– Просто люблю. И все. – Даша прижалась своим холодным носом к его щеке.

Он задрал голову в небо, чтобы она не увидела, как заблестели его глаза.

– Все, Дашка, я заморозил тебя! Нос как ледышка. – Он оглянулся, свистнул. Мамочка выскочил из кустов и понесся к ним. – Ну что, малыш, посидишь в машинке или под столом в кафешке?

Пес склонил лобастую голову набок, вслушиваясь в слова, и затрусил по дорожке на выход из сквера. Зиновьев с Дашей двинулись за ним следом.