Книга Неждана - Ника

не умел. Бывает, только погладит неловко по лохматой макушке, да, вздохнет. Она в ответ носиком шмыгнет, головушкой качнет или губу крепко закусит — вот, считай, и поговорили.

Зато стал дед для Нежданы опорой и защитой, другом и советчиком.

Ручка у деревянной ложки нарядная с рыбками удобно ложилась в худую девчоночью ладошку. Неждана снова зачерпнула каши, поднесла к седым усам деда и тихо улыбнулась. Вспоминала она чудные россказни Василя — про то, как леший песни новые разучивал, или, как кикимора за бусами на ярмарку поехала, да верхом на кабанчике. Ох, уж и смешно было! Мало ли тех историй у деда за жизнь накопилось — прятал он их в шапке зимней, а потом из головы круглый год рассказывал.

Толька знала Нежданка, что неправда то была, хитрил старый Василь про шапку. Сказочек у него столько насобиралось, что горошин в мешке — под самую завязочку, ни в одну шапку столько не уместится. А потом, да… Прохудился мешок, и так, что не залатаешь. Все горошины раскатились — не соберешь…

Нежданка и себя такой грезила — малюсенькой, кругленькой горошинкой. Как треснул мешок, так посыпалась на пол горошины, покатились по старым доскам в разные стороны… Так и она вместе со всеми куда-то катится…. Того гляди — в щель меж досок упадет, в подпол провалится. Там мышки живут с цепкими лапками и острыми зубами, будут они горошинку со всех боков больно кусать, да откусить не сумеют. Подхватят глупые мышки Нежданку, вынесут ее на двор да и бросят в пыли курям на потеху. А на дворе курочки беленькие гуляют, чистенькие и нарядные, как панночки, с ними петушок черный с красным гребешком, задиристый, и еще красный петушок с зеленым хвостом — самый важный и голосистый. Как начнут петушки за горошинку драться…

Что потом будет, Нежданка пока не придумала, почувствовала, как все дальше и дальше она от старого Василя откатывается.

— Давай, деда, еще ложечку, — за меня, Неждану, внучку твою любимую, — шепотом попросила девчонка. — Молочко нынче вкусное, от черной Зореньки.

Так, значит, теперь и разговаривает она с Василем, — как с несмышленышем.

Когда-то дедусь сам вырезал эту ложку из доброго клена. И было тех ложек в дому, почитай, аж три дюжины — семья у Василя большая — только сынов пятеро, а дочерей и того побольше. У всех уже свои сыны и девки подрастают, двух внучек замуж по осени выдали. В родной Поспелке почти все жить остались.

Много молодых крепких побегов за долгие годы вокруг старого пня наросло — не сосчитать, только уж так получилось, что из всех отпрысков деда Василя только Нежданка по многу разов в день забегает к старику за печку, чтобы покормить и обиходить. Она и ночью к нему встает тихонечко.

Некоторые дети и внуки, конечно, Василя тоже проведывают, многие по праздникам с гостинцами заходят, а остальные просто ждут, когда старый помрет.

Сороке, той даже неловко соседям каждый раз отвечать, что, мол, жив еще дед, все небо коптит — разумом ослаб, ноги не ходят, глаза не видят, но яблоки моченые просит, да кашу пшеничную жует.

Мачеха вначале кривилась от такой дружбы Нежданки со старым Василем, а потом смекнула, что пусть уж лучше так — за свекром дряхлым все равно пригляд нужен, не ей же самой за стариком ходить, ей и с детьми забот хватает. Да, и Нежданка окаянная пока за печкой с дедом сидит, в избе полегче дышится.

Толку от ведьминой девчонки все равно в дому никакого — тесто ей не доверишь, веретено — тоже. Нечистая — она, темная душа, даже черти от нее отказались — обратно с того света воротили.

Такую и к скотине не подпускать боязно — молоко у коз и коров враз пропадет. Рубахи обережными узорами расшивать тоже не дашь — все ж загубит злая сила. Вышьет еще вместо добрых знаков проклятия да мороки колдовские.

— Влас, а ты знаешь, с чего кобыла гнедая захромала? — спросит, бывало, Сорока.

— Подкову потеряла, копыто сбила- с чего ж еще, — нехотя, издалека, как с другого береги реки откликнется муж.

— Неждана ей гриву чесала, косы плела, нашептала в ухо, поди, заговор, — доложит Сорока.

— Ну, скажи девке, что я не разрешаю больше к кобыле подходить, — тяжко вздохнет Влас.

Да, как же ребятенка деревенского от лошадей, коров, коз и поросей отлучить? Там столько премудростей крестьянских, что с пеленок постигать надобно. Вроде понимает все Влас, еще помнит, как правильно, а говорит совсем другое, — что Сорока услышать хочет.

— Нежданка, бестолочь! Девка глазливая! — завопит Сорока в другой раз. — Ты зачем в чугунок со щами заглядывала?! Тебе ж отец наказывал сторониться!

— Дедусе набрала пять ложечек, — полушепотом признается девочка

— А теперь все щи скисли! Что семья есть будет?! — мачеха не унимается.

— Богдан грязной ложкой в чугунок лазил, щи хлебал, — доложит Щекарь.

Не для того, чтобы Неждану защитить, а от злости на Богдашу-опять чегось не поделили.

— Неча на брата напраслину возводить, — отмахнется Сорока. — А тебя, ведьмино отродье, я последний раз предупредила, близко к печке не подходи, в посуду зенками не зыркай.

Избавиться от Нежданки никак у мачехи не получалось.

Сколько на болота девку ни посылай, то — за мхом, то — за ягодой, то — за травами, она все домой возвращается. Спасу никакого нет! Гадюки ее не жалят, ни одна трясина не берет. Гнуса на болотах столько — взрослых мужиков до шкелета высасывают, а этой все ни по чем. Воротится в избу, отварами из ковшика умоется и назавтра — как новенькая. Косицы тощие кривенько переплетет, тряпицами простыми подвяжет, и снова к лешему али к кикиморе в гости — шасть!

Виданное ли дело, чтобы в лес да на болота без оберегов ходить? А она все живая каждый раз возвращается. Ясно же, что не зря нечисть до поры до времени ее не трогает, для чего-то приберегает, для делов темных готовит. С такой в одном дому жить — что по тонкому льду на реке весной бегать — рано или поздно