Книга Женская война - Александр Дюма

Рыбак отвязал веревку, уперся длинным багром в траву, и лодка начала удаляться от берега в ту самую минуту, как на противоположной стороне отчаливала лодка изонского перевозчика.

На середине реки находился небольшой плотик, связанный из трех бревен, с белым флажком наверху. Он показывал судам, спускавшимся по Дордони, что в этом месте есть опасные подводные камни. Во время мелководья на дне даже можно было увидеть черные и гладкие верхушки этих камней, но теперь, при полной воде, только флажок и плеск воды указывали на опасность этого места.

Оба лодочника, вероятно, поняли, что незнакомцы могут встретиться только у плотика, и подъехали к нему. Изонский перевозчик приплыл первым и по приказанию своего пассажира привязал лодку.

В эту минуту рыбак, который отправился с противоположного берега, повернулся к своему пассажиру и хотел спросить его приказаний, но чрезвычайно удивился, увидав в лодке человека в маске, закутанного в плащ.

Страх, не покидавший рыбака, еще усилился, и он с трепетом осведомился у странного путешественника, что ему теперь делать.

— Причаливай сюда, — отвечал Ковиньяк, показывая на плот, — и как можно ближе к той лодке.

И его рука, только что указывавшая на флажок, переместилась в сторону господина, привезенного изонским перевозчиком.

Лодочник повиновался. Положение обеих лодок, прижатых борт к борту сильным течением реки, дало возможность незнакомцам начать следующие переговоры.

II

— Как! Вы в маске, сударь? — спросил с удивлением и досадой приезжий, толстяк лет пятидесяти пяти — пятидесяти восьми, с глазами строгими и неподвижными, какие бывают у хищных птиц, с седыми усами и бородкой, как у покойного короля. Он не надел маски, но прятал, как мог, волосы и лицо под широкой шляпой с галунами, а фигуру и платье свое — под широким синим плащом.

Ковиньяк, попристальнее всмотревшись в обратившегося к нему человека, не мог скрыть удивления и невольно выдал себя быстрым движением.

— Что с вами, сударь? — спросил синий плащ.

— Так, ничего… я чуть было не потерял равновесия. Но, кажется, вы изволили задать мне вопрос? Что угодно вам знать?

— Я спрашивал, зачем вы надели маску?

— Вопрос откровенен, — сказал Ковиньяк, — и я отвечу на него так же. Я надел маску, чтобы вы не могли видеть моего лица.

— Так я вас знаю?

— Не думаю, но если вы сейчас увидите мое лицо, то сможете узнать его впоследствии, что, по моему мнению, совершенно излишне.

— Вы очень откровенны!

— Да, когда моя откровенность не может повредить мне.

— И с ее помощью вы узнаете даже чужие тайны?

— Да, когда подобные разоблачения могут доставить мне выгоду.

— Странным ремеслом вы занимаетесь!

— Черт возьми! Каждый делает что может, сударь. Я был адвокатом, лекарем, солдатом и партизаном. Видите, я все перепробовал.

— А кто вы теперь?

— Ваш покорнейший слуга, — отвечал молодой человек, кланяясь с подчеркнутым уважением.

— При вас ли известное письмо?

— При вас ли обещанный чистый бланк с подписью?

— Вот он.

— Так обменяемся?

— Позвольте еще минуту, сударь, — сказал синий плащ. — Мне нравится разговаривать с вами, и я не хочу так скоро терять это удовольствие.

— Помилуйте! И разговор, и сам я — оба мы к вашим услугам, сударь, — ответил Ковиньяк. — Будем говорить, если вам приятно.

— Не угодно ли вам перейти в мою лодку или я перейду в вашу? Таким образом, в другую лодку мы высадим лодочников и прикажем им удалиться.

— Это излишне, сударь; ведь вы, верно, знаете какой-нибудь иностранный язык?

— Я говорю по-испански.

— И я тоже. Будем говорить по-испански, если вам угодно.

— Прекрасно. Какая причина заставила вас, — спросил синий плащ, говоря с этой минуты по-испански, — открыть герцогу д’Эпернону, что ему изменяет известная дама?

— Я хотел оказать услугу достойному вельможе и попасть к нему в милость.

— Вы сердиты на мадемуазель де Лартиг?

— Я? Напротив, я должен сознаться, что многим обязан ей и был бы в отчаянии, если б с нею случилось несчастье.

— Так вы враг барону де Канолю?

— Я никогда не видал его и знаю только понаслышке, что он галантный кавалер и храбрый дворянин.

— Следовательно, вы действуете не из-за ненависти?

— Помилуйте! Если б я сердился на барона де Каноля, то предложил бы ему стреляться или перерезать друг другу горло, а он такой добрый малый, что никогда не отказывается от подобных предложений.

— Значит, я должен верить тому, что вы мне сказали?

— По моему мнению, вы ничего не можете сделать лучше.

— Хорошо! У вас письмо, которое доказывает неверность мадемуазель де Лартиг?

— Вот оно. Позвольте, не упрекая вас, заметить, что я показываю его второй раз.

Старый дворянин издалека бросил печальный взгляд на тонкую бумагу, сквозь которую просвечивали черные буквы.

Молодой человек медленно развернул письмо.

— Вы узнаете почерк, не так ли?

— Да.

— Так пожалуйте мне чистый бланк с подписью герцога, и я отдам вам письмо.

— Сейчас. Еще один вопрос.

— Конечно, сударь.

И молодой человек спокойно сложил письмо и опустил его в карман.

— Как достали вы эту записку?

— Извольте, скажу.

— Я слушаю.

— Вы, вероятно, знаете, что расточительное управление герцога д’Эпернона наделало ему много хлопот в Гиени?

— Знаю, дальше.

— Вы также знаете, что страшно скаредное управление кардинала Мазарини наделало ему еще больше хлопот в столице, в Париже?

— Но при чем тут кардинал Мазарини и герцог д’Эпернон?

— Погодите. Из-за этой противоположности в управлении вышло что-то очень похожее на общую войну, в которой каждый принимает участие. Теперь Мазарини воюет за королеву, герцог д’Эпернон — за короля, коадъютор — за господина де Бофора, Бофор — за госпожу де Монбазон, Ларошфуко — за госпожу де Лонгвиль, герцог Орлеанский — за мадемуазель Суайон, парламент — за народ. Наконец, принца Конде, воевавшего за Францию, посадили в тюрьму. А я ничего не выиграл бы, если б сражался за королеву, короля, господина коадъютора, господина де Бофора, или за госпожу де Монбазон, госпожу де Лонгвиль и мадемуазель Суайон, или за народ и за Францию. Поэтому мне пришла мысль не приставать ни к одной из этих партий, а следовать за той, к которой почувствую минутное влечение. Стало быть, моя задача — все делать кстати. Что скажете вы об этой моей идее?