Книга Антология русского советского рассказа (60-е годы) - Берр

поколения» все реже и реже стали обращаться к жанру рассказа, и тому были свои причины. Война никоим образом не поставила под сомнение идеи гражданственности и патриотизма, напротив, она их упрочила и наполнила истинным содержанием, а вот что касается нравственных проблем, то они, естественно, в период войны в значительной мере осложнились, и, чем дальше уходили в историю суровые испытания военных лет, тем глубже и интенсивнее шло постижение их нравственного смысла. Великая Отечественная война самым непосредственным образом повлияла на судьбу нескольких поколений и тем самым во многом предопределила последующую жизнь этих поколений, повлияла на всю нашу духовную жизнь, обозначила главное направление нравственного поиска народа, а все это в совокупности и обусловило пути развития литературного процесса. В шестидесятые годы писатели «фронтового поколения» уже прекрасно освоили жанр повести (Василь Быков, Константин Воробьев, Виктор Курочкин, Виктор Астафьев и другие), а в конце десятилетия увидели свет роман Юрия Бондарева «Горячий снег» и первая книга романа Ивана Акулова «Крещение».

«Лирическая проза», или, как ее стали называть к концу шестидесятых годов, «деревенская проза», шире всего в тот период была представлена в жанре рассказа, но вот в 1966 году журнал «Север» публикует повесть Василия Белова «Привычное дело», а «Новый мир» — повесть Бориса Можаева «Из жизни Федора Кузькина» — и стало ясно, что «деревенская проза» не является в нашем литературном процессе каким-то попутным или боковым течением. О ней в конце шестидесятых начались бурные дискуссии, которые, в общем-то, не утихли и до нынешних дней.

С середины шестидесятых годов «военная проза» и «деревенская проза» становятся главными направлениями в отечественной литературе, и между этими направлениями существует нерасторжимая связь. И дело не только в том, что такие писатели, как Виктор Астафьев и Михаил Алексеев, Евгений Носов и Константин Воробьев, Иван Акулов и Виктор Курочкин, Сергей Крутилин и Василь Быков, обращались и к военной теме, и к деревенской, но и в том, что эти «темы» неразделимы в своей исторической судьбе.

Литература обратилась к периоду Великой Отечественной войны потому, что этот период был одним из важнейших этапов в развитии нашего национального характера и без глубокого философского осмысления Великой Отечественной войны вряд ли возможно было проникнуть в подлинвую сущность последующих непростых событий и жизненных явлений, ее растеряться под напором разрозненных фактов современной действительности. И тут уместно вспомнить стихотворение К. Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…», написанное им в первые же месяцы войны. Представьте себе: молодой, до мозга костей городской человек, и вдруг:

Слезами измеренный чаще, чем верстами,

Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:

Деревни, деревни, деревни с погостами,

Как будто на них вся Россия сошлась.

Как будто за каждою русской околицей

Крестом своих рук ограждая живых,

Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся

За в бога не верящих внуков своих.

Ты знаешь, наверное, все-таки родина —

Не дом городской, где я празднично жил,

А эти проселки, что дедами пройдены,

С простыми крестами их русских могил.

Откуда это? Война! Война дала то прозрение, к которому можно идти долгие годы, всю жизнь, но так к нему и не прийти. И биография этого прозрения уложена здесь же, в строках стихотворения: «Не знаю, как ты, а меня с деревенскою дорожной тоской от села до села, со вдовьей слезою и песнею женскою впервые война на проселках свела». Вот тот маршрут по родной земле, который позволил поэту без тени фальши и без какого-либо верноподданничества сказать о Родине высокие и пронзительно-искренние слова.

Нас пули с тобою пока еще милуют,

Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,

Я все-таки горд был за самую милую,

За русскую землю, где я родился.

За то, что на ней умереть мне завещано,

Что русская мать нас на свет родила,

Что, в бой провожая нас, русская женщина

По-русски три раза меня обняла.

Удивительные стихи! Их можно читать хоть тысячу раз, но все равно в них не исчезнет звучание пронзительного драматизма, которое невозможно придумать, которое можно только исторгнуть из самых сокровенных и заповедных мест души. И если такие стихи «пришли», их невозможно ее написать. И главное тут вовсе не то, что вот, дескать, городской человек наконец-то додумался, что родина — это не городской дом… Нет, и «дом городской» — это родина, и никакая не вторичная, а самая настоящая, самая п е р в и ч н а я.

Читая современную прозу о деревне, невольно вспоминаешь стихи: «Ты знаешь, наверное, все-таки родина…» Тут важно то, что в душе городского человека, который празднично жил, произошел сдвиг в сторону подлинной демократизации чувств и мыслей, сдвиг бескорыстный, хотя, разумеется, не столь очевидный, как нам это представляется теперь, спустя десятилетия. И позднейший интерес наших писателей к деревне, к ее судьбе, объясняется прежде всего тем, что талантливые писатели, естественно, наиболее чуткие к важнейшим жизненным событиям и процессам современности, увидели здесь узел таких противоречий и конфликтов, которые нельзя не назвать историческими, что в первую очередь связано с ломкой старого (в чем-то еще патриархального) уклада жизни, ломкой, вызванной интенсивной индустриализацией деревни и одновременной ее разрухой. Конечно, прогресс дело хорошее, однако не дай бог забыть нам уроки минувшей войны, которая многим открыла истину, что Родина — это не только «дом городской».

Нет то чувство не погибло, оно глубоко ушло в почву народного сознания и через два десятилетия, то есть в шестидесятые годы, окончательно созрев, отозвалось многими совершенными произведениями художественной литературы. В продолжение этих двух десятилетий растущий ствол давал боковые побеги (как сильные, так и слабые), однако сезон плодоношения был еще впереди, и пришелся он на середину шестидесятых годов, совпав с началом окончательной ломки самого деревенского уклада. И город тут не был сторонним наблюдателем. Поэтому-то мы и не можем считать ни Федора Абрамова, ни Михаила Алексеева, ни Виктора Астафьева, ни Василия Белова, ни Виктора Лихоносова, ни Бориса Можаева, ни Валентина Распутина, ни Владимира Солоухина, ни Василия Шукшина, ни Александра Яшина «деревенскими» писателями, если они даже своим происхождением или своими нынешними интересами были связаны с деревней, они в не меньшей степени интеллигенты, нежели писатели, пишущие на темы «недеревеиской» жизни, и, в общем-то, не деревню они показывают, а выражают отношение современного городского человека к укладу деревенской жизни и к истории крестьянского миросозерцания. А то, что они во всех