Книга Ваджра на монетах Чагатаидского государства - Павел Николаевич Петров

с политической арены хана Кепека и с победой политических сил, поддерживавших центробежно-кочевые тенденции в государстве.

Разделитель, оказывается, имеет большое количество особенностей и свойств, не характерных для простого орнаментального построения типа виньетки, и это нельзя объяснить обычными совпадениями. Следовательно, изучаемое изображение должно иметь смысл. Внешне оно полностью соответствует графическому изображению ваджры (санскрит. vajra), или дорчже (тиб. rdo rje), или (монг.) очир, являющейся наиболее значимым и распространенным атрибутом в иконографии буддизма[130]. Откуда же на Чагатаидских монетах появляется изображение, связанное с буддийским вероучением?

Знакомство монголоязычных народов с тибетским буддизмом произошло в государстве тангутов (Си-Ся)[131], где эта религия имела преобладающее влияние, по сравнению с даосизмом, несторианством и другими верованиями[132]. Преобладающим влиянием в Си-Ся пользовались, по всей видимости, такие подшколы Кагью, как Дрикунг, Карма, Цал. У тангутов существовал институт государственных наставников, состоявший, как правило, из тибетских монахов. Этот институт был перенят впоследствии монгольскими ханами[133]. Именно с учением Цал Кагью был ознакомлен Чингисхан, после чего проповедник Цангна Дунгпурпа Вангчук Таши был направлен им для дальнейшей проповеди этой доктрины (Цал Кагью) среди монгол. Сведения о первой встрече Чингисхана в 1227 г. с проповедниками тибетского буддизма имеются в «Красной книге» Кунги Дордже и «Истории учения — пире мудрецов» Паво Цуглака. Есть также сведения, что каан поддерживал связь с ламой Сина-Гэбши из Тангута[134], а «среди родичей Чингисхана были ламы, достигшие высоких степеней, например, его двоюродный дед был Хутухта-мунгур, а его дядя — Хутухта-чжурки». По мнению Б. У. Китинова, Чингисхан, при своей высокой толерантности к различным религиям, все же больше покровительствовал буддизму. Надо иметь в виду, что тибетские письменные источники страдают тенденциозностью при освещении вопросов, связанных со взаимоотношениями буддийских школ и представителей «золотого рода» и умышленно преувеличивают влияние буддизма на верховную монгольскую власть. Поэтому принимать информацию о результатах контактов монгольской правящей верхушки с тибетскими ламами, особенно во времена правления Чингисхана, следует с некоторой долей скептицизма. Для нас важно то, что эти контакты были, и они привели к более тесным взаимоотношениям впоследствии. Сакья Пандита в 1245 г. нанес визит Годану (сыну Угэдэя) по его приглашению, что положило начало отношениям между школой Сакья и монголами.

В середине XIII века монгольские ханы определились с выбором духовных наставников из лам, представлявших различные тибетские буддийские школы. Некоторые подшколы Кагью вошли в отношения «наставник — ученик» с сыновьями Тулуя и другими ханами: Дрикунг с Мэнгу, Цал с Хубилаем, Пагмоду с Хулагу. Кроме того, каждому хану подчинялась определенная местность Тибета в соответствии с территориальным влиянием выбранной школы. В тибетских источниках также упоминается Ариг-Буга как патрон Таглун Кагью. В 1256 г. глава школы Карма Кагью — Карма Бакши — становится личным учителем каана Мунгке и обращает его из несторианства в буддизм. После провозглашения Хубилая кааном он приближает к себе племянника Сакья Пандиты — Дрогон Чогьял Пагпу (1235—1280 гг.). Не будем здесь вдаваться в подробности распространения буддизма в государстве Ильханов, отметим лишь важные для нас моменты: 1) через два года после смерти Хулагу в 1267 г. в Тибете появляется последнее посольство от Ильханов, после чего связи ослабевают, но не прекращаются; 2) Газан-хан в 1295 г. объявил государственной религией ислам, а буддизм был запрещен.

К середине 1260‑х гг. у школы Кагью не остается покровителей, а в это время школа Сакья, поддерживаемая Хубилаем, начинает набирать силу. Естественно, что подшколы Кагью опять обращают свои взоры на противников Хубилая — на ханов Кайду и Дуву. «Видимо, именно с этого времени — с 60—70‑х годов XIII века — следует отсчитывать начало усиленного распространения указанной традиции тибетского буддизма среди западномонгольских племен, которые составляли большую часть населения государства указанных ханов». В 1285—1290 гг. произошло восстание представителей школы Дрикунг Кагью с участием войска Кайду против Сакья. Сведений об этом восстании и его ходе известно немного: «Преемником Пагпа-ламы стал его племянник и внучатый племянник Сакья-пандиты по имени Дхармапала … [который. — П. Н. Петров] в 1282 г. уехал в Пекин. Через пять лет он должен был посетить родину, но по дороге в Тибет умер», что и послужило поводом (или удобным моментом) для восстания. «Один из типёнов, Дигун, напал на Сакья. Помогли [Сакья. — П. Н. Петров] монголы, и … с их помощью» Дигуна разгромили, а «его монастырь — Дигунпа, на который опирался мятежник, был взят правительственными войсками штурмом и разрушен», — так освещают эти события историографы[135]. Указан год начала восстания, по сути, не ранее (1282 + 5 лет =) 1287 г. н. э., или 686—687 гг. х., но авторы ничего не сообщают о помощи от Кайду. Косвенно отражение этих событий обнаруживается на памятниках нумизматики. На дирхемах Алмалыка в 685/​1286—87 г. вдруг появляется непонятное пока слово, переданное тибетской буквой и буквой санскрита: Мам[136]. Такое же слово было встречено в центре поля одной из сторон монет, битых в Хотане, и с надписью Орда ал-А‘зам. Хотанские монеты датируются предположительно 690‑ми/​1290‑ми годами. В эти же годы дирхемы Хотана фиксируют смену власти Хубилая на подчиненность территории Кайду-хану — появляется его тамга.

Столь длительные и тесные контакты ойратов, уйгур и ханов монгольских государств с буддийскими ламами Тибета, несомненно, заложили базу для проникновения буддийских учений (пусть частично) как в их мировоззрение, так и буддийскую атрибутику в прикладном искусстве. Поэтому появление дорчже (ваджры) на монетах Чагатаидов не выглядит чем-то неестественным или необъяснимым, а скорее закономерным.

Редкость обнаружения буддийской символики на монетах тоже не удивляет. Например, хорошо известно, что в XIII веке многие представители правящей верхушки, начиная с самого Чингисхана, были шаманистами и поклонялись Вечному Небу [Тенгри кучундур][137]. А много ли монгольских монетных выпусков несут на себе следы этого верования? Мне известна единственная эмиссия серебряных дирхемов Имиля с тамгой Угэдэя, битых в 630/​1232—33, 635/​1237—38 и 643/​1245—46 гг. с арабографичной двухстрочной легендой в центре поля одной из сторон:

تنكرى / كوچندر — Тенгри кучундур[138]. Изредка эта фраза встречается на ильханских монетах XIII века, написанная уйгурицей. Больше монет, пропагандирующих Вечное Небо, мне пока неизвестно! Поэтому не стоит удивляться, что длительное знакомство монголов с буддизмом не проявилось в монетном чекане раньше конца 720‑х гг. х.

Результаты изучения нумизматического источника по истории Чагатаидского государства позволяют мне согласиться с мнением Л. Н. Гумилева о существовании определенной меры соответствия между исповедуемой верой и политическим направлением, проводимым ханами, с той лишь разницей, что автор писал исключительно о XIII веке, но можно распространить это положение и на XIV век в таком варианте: «исповедуемой» веры. Часто в политике приверженность (!) той или иной вере выбиралась в качестве знамени перемен, иного подхода к решению накопившихся проблем, особенно в период обострения социальных противоречий, аккумулирующихся в развивающемся обществе. О борьбе двух «партий», одна из которых была противником оседлой жизни, не заинтересованной в развитии городов и земледелия и не желавшей иметь над собой