Книга Словно мы злодеи - М. Л. Рио

забыть слово или фразу во время прослушивания. Я взглянул на Джеймса, сидевшего в другом конце зала, и спросил:

– Ты никогда не думал, знал ли Шекспир эти монологи так же хорошо, как мы, хоть наполовину?

Он отвлекся от того, что читал, поднял глаза и ответил:

– Все время думаю.

Я изобразил улыбку: меня хоть как-то поддержали.

– Что ж, я сдаюсь. Так ничего и не сделал.

Джеймс посмотрел на часы.

– Я, по-моему, тоже.

Я сполз с дивана и направился за Джеймсом по винтовой лестнице в нашу общую спальню – точно над библиотекой, верхнюю из трех комнат в каменной надстройке, которую обычно называли Башней. Раньше здесь был просто чердак, но в семидесятые паутину и хлам убрали, чтобы освободить место для новых студентов. Двадцать лет спустя здесь поселились мы с Джеймсом: две кровати с синими деллакеровскими покрывалами, два уродских старых шкафа и несколько разномастных книжных полок, слишком неприглядных для библиотеки.

– Думаешь, все выйдет, как говорит Александр? – спросил я.

Джеймс стянул футболку, растрепав волосы.

– По мне, все слишком предсказуемо.

– А когда нас удивляли?

– Фредерик постоянно меня удивляет, – сказал Джеймс. – Но последнее слово будет за Гвендолин, как всегда.

– Дай ей волю, Ричард бы играл всех мужчин и половину женщин.

– А Мередит, таким образом, другую половину. – Он прижал ладони к глазам. – Когда у тебя завтра прослушивание?

– Сразу после Ричарда. А Филиппа после меня.

– А я за ней. Господи, я за нее так переживаю.

– Да, – сказал я. – Удивительно, как она не вылетела.

Джеймс задумчиво нахмурился, выпутываясь из джинсов.

– Ну, она покрепче других. Может, поэтому Гвендолин ее и мучает.

– Просто потому, что она выдержит? – спросил я, сбрасывая одежду кучей на пол. – Жестоко.

Он пожал плечами:

– Это же Гвендолин.

– Если бы решение принимал я, я все сделал бы наоборот, – сказал я. – Александра Цезарем, а Ричарда Кассием.

Джеймс откинул одеяло и спросил:

– А я так и буду Брутом?

– Нет. – Я швырнул в него носок. – Ты – Антоний. В кои-то веки я получу главную роль.

– Ты еще будешь трагическим героем. Просто дождись весны.

Я поднял глаза от ящика комода, в котором копался.

– Фредерик опять делился с тобой секретами?

Джеймс лег и закинул руки за голову.

– Ну, допустим, он упомянул «Троила и Крессиду». Ему пришла в голову фантастическая мысль поставить ее как битву полов. Все троянцы – мужчины, все греки – женщины.

– Безумие.

– Почему? Про секс в пьесе не меньше, чем про войну, – сказал Джеймс. – Гвендолин, конечно, захочет, чтобы Ричард был Гектором, но тогда тебе достается Троил.

– А почему вдруг не ты Троил?

Он поворочался, выгнул спину.

– Ну, допустим, я заметил, что хотел бы внести в свое резюме больше разнообразия.

Я уставился на него, не зная, чувствовать ли себя оскорбленным.

– Не надо так на меня смотреть, – сказал Джеймс с оттенком упрека в голосе. – Он согласился, что нам всем не повредит выйти за привычные рамки. Меня достало играть влюбленных дураков вроде Троила, а тебе, уверен, надоело вечно играть второстепенных персонажей.

Я плюхнулся спиной на кровать.

– Да, наверное, ты прав.

Пару секунд я позволил мыслям поблуждать, потом со смешком выдохнул.

– Что смешного? – спросил Джеймс, потянувшись выключить свет.

– Тебе надо играть Крессиду, – ответил я. – Ты из нас единственный достаточно хорош собой.

Мы лежали в темноте и смеялись, пока не уснули, и спали крепко; откуда нам было знать, что вскоре поднимется занавес нашей собственной драмы.

Сцена 2

Классическая консерватория Деллакера занимала около двадцати акров на восточной окраине Бродуотера, и границы городка и кампуса так часто накладывались друг на друга, что трудно было понять, где кончается один и начинается другой. Первокурсников селили в застроенном кирпичными домами городском квартале, второй и третий курс толклись в Холле, а горстку четверокурсников распихивали по укромным уголкам кампуса – или предоставляли им самим искать жилье. Мы, четверокурсники театрального, обитали на дальнем берегу озера в постройке, носившей причудливое прозвище Замок (не настоящий замок, небольшое кирпичное здание с башней, когда-то там жили смотрители).

Деллакер-Холл, просторный дом из красного кирпича, стоял на крутом холме, отражаясь в темной глади озера. Общежития и танцевальный зал помещались на четвертом и пятом этажах, кабинеты для занятий и преподавателей – на втором и третьем, а первый делили между собой кафетерий, концертный зал, библиотека и зимний сад. С западной стороны к зданию примыкала часовня, а в 1960-е с восточной стороны Холла выстроили для факультета изящных искусств корпус Арчибальда Деллакера (который обычно называли КОФИЙ). С Холлом его соединяли небольшой дворик и сеть мощеных дорожек. В КОФИИ находились Театр Арчибальда Деллакера и репетиционный зал, следовательно, там мы проводили большую часть времени. В восемь утра в первый день занятий там было исключительно тихо.

Мы с Ричардом вышли из Замка вместе, хотя у меня прослушивание было назначено только через полчаса.

– Ты как? – спросил он, когда мы взбирались по крутому склону на лужайку.

– Нервничаю, как всегда.

Неважно, сколько прослушиваний было у меня позади; тревожиться я так и не перестал.

– Повода нет, – сказал Ричард. – Ты никогда не бываешь настолько плох, как думаешь. Просто поменьше переминайся с ноги на ногу. Ты интереснее, когда стоишь неподвижно.

Я нахмурился.

– В смысле?

– В смысле, когда забываешь, что стоишь на сцене, и забываешь нервничать. Ты на самом деле слушаешь других, на самом деле слышишь текст, как в первый раз. Работать с этим замечательно, а смотреть со стороны – наслаждение.

Он покачал головой, увидев мое смятение.

– Не надо было тебе этого говорить. Не робей.

Он хлопнул меня огромной ручищей по плечу, а я так растерялся, что качнулся вперед, коснувшись пальцами росистой травы. Громкий хохот Ричарда гулко отозвался в утреннем воздухе, он поймал меня за руку, помогая удержаться на ногах.

– Видишь? – сказал он. – Стой тверже, и все будет отлично.

– Козлина ты, – сказал я, невольно улыбнувшись. (С Ричардом всегда было так.)

Когда мы дошли до КОФИЯ, Ричард еще раз весело хлопнул меня по спине и скрылся в репетиционном зале. Я принялся мерить шагами переход за задником, прокручивая в голове слова Ричарда и повторяя про себя «Перикла», словно читал «Богородице».

На первых прослушиваниях семестра решалось, какие роли мы будем играть в осеннем спектакле. В тот год ставили «Юлия Цезаря». Трагедии и хроники оставляли за четвертым курсом, третьекурсники ограничивались романтическими пьесами и комедиями, а все эпизодические роли играли второкурсники. Первокурсники работали за сценой, корпели над общими дисциплинами и пытались понять, во что же это они