Книга Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики - Александр Куприянович Секацкий

где связь нового очередного элемента с предыдущим может формироваться по совершенно иным основаниям, чем связь этого предыдущего со своим собственным предшественником. Заблокировать такую постоянную готовность к отрыву нельзя, даже находясь в режиме ego cogito, поскольку она встроена в тело мысли, – но можно бросить якорь, благодаря чему даже спонтанное трансцендирование не теряет из виду отмеченную точку или площадку.

Если уж якорь необходим для пристального рассмотрения такой вещи, как cogito ergo sum, то он тем более нужен для предметного исследования чего-нибудь попавшегося на пути или по пути. Иными словами, не бросив якорь, научной проблемы не решить. Остаются неясности насчет буквальности такой процедуры и деталей нашего метафорического якоря. Тут, наверное, все может быть по-разному, но в моем случае дело выглядит так. Столкнувшись с интересной проблемой, с перспективной мыслью, требующей продумывания, и понимая, что вопрос не решить с наскока, я мысленно выхожу на палубу корабля – совсем легкого кораблика, качающегося на волнах, еще раз актуализую мысль, к которой хотел бы вернуться, затем беру якорь с серебристой цепью, лежащий на палубе, и бросаю его за борт. Якорь не тяжелый, но весомый, и он довольно медленно исчезает в морских глубинах, цепляясь, наконец, за дно. Или за что-то цепляясь. Теперь я знаю, что мысль никуда не денется, так происходит уже три десятилетия, с того самого момента, как я понял, что мыслить – значит бросать якорь, и этот единственный в моем арсенале мнемотехнический прием меня не подводит.

Брошенный якорь позволяет мысли оставаться на плаву – но этого мало. Если бы дело было только в мнемотехническом приеме, сгодилась бы первая попавшаяся ассоциация (правда, и ее пришлось бы вспоминать). В юности я придерживался правила: если ты забыл какую-то мысль и не можешь ее вспомнить, не расстраивайся – значит, она того стоила. Действительно важная для тебя мысль никуда не денется.

Но с забрасыванием якоря ситуация меняется: опираясь на собственный опыт, я бы обрисовал ее так. Представьте, что в вашем распоряжении не один-единственный кораблик, а небольшая флотилия, что, в принципе, соответствует разветвленному аналитическому круговороту, в котором совсем не обязательно авторизовать каждую линию. Есть корабль-флагман, центр ego cogito, но иногда флотилия обходится без него. Она бороздит моря-океаны мыслимого, того, что помыслится. И вот какой-нибудь кораблик вдруг оказывается в любопытном, притягательном месте: туда и перемещается фокус внимания. Предположим, первый исследовательский порыв оказался безрезультатным или сомнительным: тогда на корабле бросают якорь – так, как это описывалось ранее. Затем кораблик временно теряется из виду, но потом, вскоре или когда-нибудь, вы вдруг чувствуете натяжение якорной цепи – значит, самое время возвращаться к мысли, оставленной в автономном плавании.

Так вот, мысль при этом не только не теряется, но и как бы прирастает, якорь одновременно оказывается исследовательским зондом. В результате происходит обогащение предметного содержания и появляется перспектива дальнейших ходов. Множество вещей я понял для себя именно таким образом – возвращаясь за брошенным якорем. Главное, бросая якорь, ясно представить себе, на чем ты остановился, после чего еще раз окинуть окрестности – и бросать.

5

Многие годы я продолжаю забрасывать якорь и даже осмеливаюсь рекомендовать эту процедуру как дидактический ход. И все же как в онтологическом, так и в гносеологическом аспекте эта процедура нуждается в более подробном разъяснении.

Смысл якоря, конечно, состоит в замедлении и в паузе, что входит в противоречие со всеми эпитетами мысли и ума. Быстрый ум, все улавливающий на лету, все схватывающий – не нужно дважды повторять, – и где же тут якорь? Его присутствие как будто просматривается лишь в таких характеристиках, как «тугодум» и «тормоз». Что ж, мышление и вправду аутентично соединяется со скоростью и проницательностью, и существует множество вещей, которые можно либо понять быстро, ухватив на лету, либо вообще не понять. Человеческое мышление и восприятие состоят из скоростных режимов временения, параметр скорости в значительной мере определяет саму онтологию мышления: об этом свидетельствует, например, скоростной знаковый транспорт. Ведь сама суть сигнификации (означивания) состоит в избавлении от тяжелой материальности, в мгновенной изымаемости из контекста: идеальными знаками могут быть лишь такие, чье материальное представительство ничтожно и к тому же легко обменивается на какое-нибудь другое, не закрепленное раз и навсегда за определенным материальным носителем.

И все же тезис «Мыслить – это значит бросать якорь» остается в силе. Ведь якорь – это ритмический рисунок, ловушка рефлексии – и как же без этого обрести предметность, содержательность, собственно интенциональность? Обратимся к оптикоцентрической метафоре и представим себе чистое созерцание как усмотрение, выходящее за пределы схемы S – R («стимул – реакция») и далее распространяющееся как луч. В идеале луч пронизывает все преграды, проницает сущее, не сдвигая его с места и даже не отклоняясь при этом от курса. Можно ли сказать, что это идеал чистого созерцания? Скорее, это его идеальное условие. Но созерцание интенционально и должно что-то созерцать, а значит, луч должен где-то отразиться от преграды. Полный идеал чистого созерцания состоит в том, чтобы неодолимая преграда оказалась как можно дальше, где-то там, где и нечто, и туманна даль, и мистическая метафизика. Реальность созерцания, однако, устроена иначе. Луч рефлексии отклоняется мощными гравитациями Weltlauf, о которых уже шла речь, либо, уже обессиленный, достигает размытых горизонтов метафизики, в которых уже ничего толком не усмотреть, принося в качестве добычи лишь абстрактное удивление и почтение к расплывчатым пятнам. Здесь-то и выявляется неоценимая роль якоря: бросить якорь – это и значит усмотреть себе предмет в беспредметном созерцании, усмотреть на манер того, как Бог усмотрел себе агнца для всесожжения. Для интересов и экзистенциальных настроек якорь, в сущности, не нужен, ибо они отклоняют рефлексию по определению, привлекая к тому же все хитрости и предусмотрительность, которые могут пригодиться. Обычно мысль и не отклоняется далеко от этих пунктов ее приписки, если не приложить специальных усилий. Но если удалось вырваться на волю волн, положившись на равнодействующую всех больших гравитаций, что вполне позволяет сделать чистая любовь к пониманию, то тогда без бросания якоря любовь останется абсолютно неразделенной. Тем самым выбирается и фиксируется свободная интенциональность мысли: тщательное, вдумчивое и при этом отложенное рассмотрение того, что по какой-то причине тебя заинтересовало. Это «что-то» может встретиться в любой точке проникающей рефлексии: оно может касаться идентификации материального предмета, например горной породы, может относиться к какому-нибудь нюансу психологической реакции, к отдаленному историческому событию, к устройству машины языка или машины желания, ко всякому «Как это?» и «Почему это?» и вообще к любой конфигурации удивления, не