Книга Вернуться к тебе - Дана Рейнхардт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перл приподнимается, садится и протягивает мне руку:
— Пойдем. Мне надо покурить.
Она все еще не простила меня за то, что я бросил курить. Воспринимает это как личное оскорбление.
Мы вылезаем из окна и устраиваемся на крыше, в нашем обычном месте. Поздняя весна. Воздух напитан жарой.
Перл протягивает мне пачку сигарет:
— Хочешь?
— Ты когда-нибудь перестанешь задавать мне этот вопрос?
— Не-а. — Перл закуривает «Мальборо». — Знаешь, Леви, вот бросил ты курить и стал жутким занудой. Ну, то есть без этого что в тебе особенного? — Она выпускает здоровенное облако дыма прямо мне в лицо. — В данный момент ты, друг мой, человек совсем без изюминки.
Как-то раз к нам на урок физкультуры явилась преподавательница йоги, и всех нас заставили делать эти идиотские растяжки и дурацкие дыхательные упражнения. Ну, для меня все это оказалось не так уж и ужасно, потому что, во-первых, я сидел рядом с Ребеккой Уолш, а она просто офигенно гибкая, а во-вторых, когда учительница велела нам закрыть глаза и начались все эти умственные упражнения с тихо плещущимися волнами и легким ветерком, она попросила нас представить «самое безопасное место» и отправиться туда силой воображения. В общем, я оказался именно тут, на этом скате крыши, рядом с Перл.
Это мое самое безопасное место.
Я говорю, что это так, хотя на самом деле скат довольно крутой, и время от времени я смотрю на киноэкран у себя в голове и представляю, каково это будет — потерять здесь равновесие. Взять и соскользнуть. Исчезнуть за водосточной канавой, забитой под завязку опавшей листвой.
Если я упаду, я перелечу через канаву во дворик, выложенный кирпичом. И это будет очень фигово.
Этот кирпичный дворик — дело рук Боаза. Он такое умеет. Я помню запах цемента. Помню, как он застыл у меня под ногтями, когда я не послушался брата и запустил руки в ведро с раствором.
Перл ложится на спину и кладет руки под голову. Держа в зубах сигарету, она смотрит на меня:
— Не хочешь в киношку смотаться вечерком? Я не то чтобы кинцо посмотреть хотела, но там такой парень попкорном торгует — просто класс!
— Я попкорн не люблю.
— Ну, я тебе молочные карамельки куплю.
— От них у меня зубы портятся.
— А как насчет, скажем…
— Перл, я не могу пойти в кино.
— Ладно. Нет так нет.
Перл знает, что сегодняшний вечер — не такой, как другие вечера. Это все знают. Но она не пытается вести со мной задушевные разговоры насчет моего настроения и чувств, потому что Перл все-таки тактичный друг. Понимающий.
Прошло тринадцать месяцев.
Именно столько времени прошло с тех пор, как Боаз в последний раз приезжал домой.
Наверное, там у него бывали какие-то перерывы, порой ему давали отпуск. А мы не знаем, что это были за перерывы и куда брат потом отправлялся, потому что он в какой-то момент вдруг решил, что ему не стоит общаться с оставленной дома семьей.
Перл склоняет голову к плечу и, прищурясь, смотрит на меня через очки с квадратными линзами.
— Хочешь смыться отсюда? Пойдем к нам обедать? Мама Голдблатт готовит кассероль из тунца. В доме пахнет, как в зоомагазине.
У Перл и Цима не так много общего, но кое-что есть. Вот, к примеру, оба любят похвастаться жуткой стряпней своих мамочек. Это для них прямо как знак отличия. А вот моя мама, хотя ей столько довелось пережить за последние три года, готовит отлично. Наверное, именно поэтому мои друзья так часто задерживаются у нас на ужин. Уж конечно, это никак не связано с всеобщим весельем, царящим в нашем доме.
Я жадно втягиваю выпущенный Перл дым.
— Да я бы с радостью, но боюсь, сегодня вечером мне обязательно нужно быть дома, — вздыхаю я.
Перл тянется ко мне и наступает мне на ногу. А я не заметил, когда начал истерически хохотать. По-дурацки, как расторможенный ребенок.
— Леви, все будет хорошо.
— Откуда ты знаешь?
— Я не знаю. Просто друзья так должны говорить. Я стараюсь делать свое дело.
— Ну, спасибо.
Мы забираемся через окно в мою комнату, и я спускаюсь вниз в поисках какого-нибудь кофеина. Без сигарет это все, что мне осталось.
Мама в гостиной. Складывает аккуратными стопками стираное белье. Не могу припомнить, чтобы она всегда была так помешана на аккуратности, но порой трудно отличить «тогда» от «сейчас».
Тогда она работала на дому, занималась графическим дизайном. Маленький мамин «кабинет» был устроен в гараже. А теперь мама больше работает не на дому, а по дому.
Последние три месяца она просто на пределе. Она любит говорить, что наведение порядка для нее что-то вроде гольфа для бизнесменов: это ее расслабляет.
Если это так и есть, не хотел бы я увидеть, что бы стало с мамой без всех этих гор белья.
— Вот, возьми, малыш, — просит мама, протягивая мне стопку аккуратно сложенных футболок.
Всегда терпеть не мог, когда мама называет меня «малыш». А Боаз никогда не имел ничего против. К тому же вряд ли кто-то смог бы относиться к моему старшему брату как к ребенку.
Я — другое дело. Вплоть до последнего времени я вел жестокую борьбу на дороге к возмужанию. У меня до сих пор длинные — до плеч — волосы, но я сам так решил. К счастью, проблемы роста и веса мало-помалу отступают. Пожалуй, если встать очень прямо, я буду ростом пять футов и девять дюймов, а что касается веса, то наконец я стал тяжелее собаки Цима.
Но я ни разу не шнуровал ботинки для того, чтобы воевать в какой-то далекой стране на другом краю земли.
У меня и ботинок-то нет.
И если хорошенько задуматься, то, наверное, я так переживаю из-за этого, потому что, кроме мамы, больше меня никто малышом не называет.
Я подумываю — не попросить ли ее перестать меня так называть? Сказать ей, что ни одного уважающего себя семнадцатилетнего парня мама не называет малышом. Но тут мама мне улыбается, и у меня не хватает духа отобрать у нее эту надежду, притаившуюся в глазах. Эта надежда так идеально сочетается с весенним запахом освежителя воздуха.
Она заслужила этот момент, так ведь? Заслужила то, чтобы стоять здесь и складывать стопками выстиранное белье. Она не позволяет волнению и ожиданию захлестнуть ее, но все же едва заметно улыбается, зная, что сегодня вечером ее сын наконец вернется домой.
Это прекрасная новость. Иначе не скажешь — новость
