Книга Годы странствий Васильева Анатолия - Наталья Васильевна Исаева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прошу Вас прислушаться к моему совету, впрочем, Вам виднее, как быть. Мне же нужно время! Не полгода, разумеется, но минимум месяц, постараюсь в два уложиться. Мне не резон расхваливать книгу о самом себе, но скажу Вам «тет-а-тет», что был бы счастлив, если бы русский читатель, любитель или профессионал, открыл для себя вдруг жизнь мою, ему незнакомую, длиною в двадцать лет на чужой территории. Этим изданием я лично хочу положить предел самодеятельному и беззаконному высказыванию многих квазиспециалистов о театре и режиссуре. Простите за подробное и потому долгое письмо.
Ваш Анатолий Васильев.
Вступление
Вот такая складывается книжка… Скитания Анатолия Васильева за границей… Все-таки и сейчас для меня это немного — как пересечь Стикс, как выплыть на другой стороне. Это будут прежде всего васильевские годы изгнания, которые официально начались в 2006‐м (с моментами кратких возвращений, например, на постановку «Старика и море» как «оммажа» Юрию Петровичу Любимову — стена не была столь уж непреодолимой, или на более длительный период обманной, фальшивой операции по возвращению статуса художественного директора на Поварской). И еще немного — про временны´е рамки. Я начинаю свой рассказ с постановки «Амфитриона» в «Комеди Франсез» и довожу его до работы над «Дау». Потом что-то будет существовать еще, в этом нет сомнения, но «Дау» был прекрасным поводом подвести вот эту предварительную черту, он был примером общей работы, в которую Васильев так прекрасно вписался и где — все равно, на свой лад, по своей вечной привычке — остался стоять особняком. Да и само это мое решение все-таки обрезать историю нынешним, 2021‐м годом — оно сложилось почти случайно, просто потому, что в проекте «Дау», где Васильев принял самое деятельное участие как актер и как соавтор со своими четырьмя (а может, и с шестью?) фильмами, — в «Дау» Ильи Хржановского проявились и некоторые общие закономерности самого подхода к перформативным искусствам, к принципам физического действия, к визуальному образу, а также к работе с актером.
Книга выросла на основе моих статей и записей, которые я вела все это время, поскольку почти всегда была рядом — как сотрудник (сообщник), переводчик, отчасти — литературный консультант и критик, как ассистент. Трудные, мучительные, счастливые дни… Я рада сейчас, что какие-то мои тексты от тех времен остались в записях или публикациях, — сейчас вряд ли мне удалось бы вспомнить все эти подробности так ярко, непосредственно… Вряд ли нашлась бы заново та легкая, отчасти непочтительная интонация, которую дает лишь непосредственное общение. И вряд ли без этих текстов я вообще взяла бы на себя смелость рассуждать о режиссере Васильеве — хотя находилась в особенно ловкой, удобной позиции, чтобы видеть все одновременно изнутри и снаружи.
Ну и, наконец, это книга не обо мне, хотя глаза свидетеля здесь — мои, глаза поневоле пристрастные, — и голос тоже — мой. Я должна с полной честностью признать, что отношусь к каждому проекту, свидетелем которого была и в котором участвовала, как к своего рода детективной головоломке, пытаясь в первую очередь разгадать тайну, пытаясь понять смысл, метафизический смысл увиденного. И поверьте, все тут вовсе не так очевидно! Анатолий Васильев никогда не разъясняет последние смыслы ни актерам, ни помощникам: он считает, что если что-то назвать и объяснить — оно попросту исчезнет! На самом деле я стремилась в какой-то мере к моему собственному (очень субъективному) анализу и даже деконструкции, разбору его работы на элементы… Ну и, в конце концов, как учил и проповедовал датский теолог Сёрен Кьеркегор (а он-то уж был поистине великим философом!), в метафизике все должно основываться на субъективности и страсти (Lidenskab).
Книжка эта не столько даже об итогах, сколько о корябающем, обжигающем присутствии, о свидетельстве истинного творчества. Не столько о спектаклях или фильмах, сколько о том ошеломляющем удивлении, которое на тебя обрушивается, пока смотришь, как это делается, смотришь на уже сделанное, — и пока одновременно можешь реально обсуждать, спорить, восхищаться живой работой… В общем — мне повезло. Надеюсь, что отпечаток, тень этого везения видна и тут, продолжая просвечивать сквозь все эти тексты.
Сама я начала работать с Васильевым с весны 2001 года, на Международной театральной олимпиаде, многие театральные события которой проходили в новом здании театра «Школа драматического искусства» на Сретенке. В той работе — еще достаточно технической, в основном переводческой — не было ничего примечательного. Я вообще плохо тогда понимала, куда попала и чем занимаюсь. Позвал меня на Сретенку Василий Скорик, соратник мастера по «Шести персонажам», ну а со стороны Васильева решение пригласить меня было актом чистейшей филантропии (или сострадания), когда он по мере сил вытаскивал меня из той ямы, куда я рухнула после гибели мужа, Сережи Исаева, ректора ГИТИСа, расстрелянного летом 2000‐го года заказными убийцами… (В этот год в июле месяце убили актера театра Владимира Лаврова.) Я очень смутно помню и конец 2000-го, и начало 2001-го. Помню яснее, как среди прочих мероприятий, пусть даже значительно более ярких и уникальных, Коко, наша несравненная Мишель Кокосовски (Michelle Kokosowski), сподвижница Кантора и Гротовского, французская подруга Васильева и директриса Экспериментальной академии театров (L’Académie Expérimentale des Théâtres), организовывала серию показов молодых французских режиссеров и выставку «Оружие поэзии» («Les Armes de la Poésie»). Там были представлены четыре западных имени: Пьер-Паоло Пазолини, Бернар-Мари Кольтес, Жан Жене, Хайнер Мюллер. К импровизированной выставке на Поварской были спешно добавлены фотографии и материалы о Сергее (у него в серии «Классики авангарда. Открытое пространство» вышли к тому времени наши с ним переводы и небольшие исследования Кольтеса, Жене и Беккета). Я клеила фотки и
