Книга Цвет твоей крови - Александр Бушков

Пулеметы и замки закопали, наскоро разбились по трое-четверо и стали расходиться, будто – тьфу! – публика после спектакля. Мне майор предложил идти с ними, но я отказался, особенно не раздумывая, – не мог видеть эту рожу. Какое-то время по-дурацки торчал на поляне, где людей становилось все меньше и меньше, совершенно не представляя, что же теперь делать. Тут ко мне и подошли двое, судя по ухваткам, кадровые, с пехотными эмблемами в петлицах – один моих лет, с винтовкой и противогазной сумкой через плечо, а второй лет на пять постарше, с кавалерийским карабином и двумя треугольниками в петлицах: командир отделения, по тогдашней терминологии, комотд (или, как солдаты по-свойски говаривали в отсутствие командиров, попросту «комод»), оба без головных уборов. Молодой сказал:

– Давайте вместе, товарищ старший лейтенант? Коли уж пограничник, места эти знаете…

И мы пошли втроем. Молодого звали Тарас, а комотда – Василий. Особенно мы не разговаривали – так, поначалу. Оба не без осторожности интересовались, что я, как командир Красной армии да вдобавок пограничник, человек, информированный побольше простой пехоты, обо всем происходящем думаю и как, по-моему, события будут развиваться дальше (оба были белорусы, хотя и не из этих мест). Я отвечал тоже с некоторой осторожностью: по-моему, все немецкие успехи объясняются коварной внезапностью удара, и, вне всяких сомнений, вскоре развернутся наши главные силы и выметут врага с нашей земли поганой метлой. При моих последних словах они переглянулись, как мне показалось, иронически, и комотд проворчал:

– Вторую неделю разворачиваются, знать бы только – где…

Слова его и тон мне не понравились. В другое время я бы его как следует распек за такие настроения, но время и место были неподходящие. Да и сам я не мог избавиться от тягостного недоумения: где же наши?

Шли долго, лесом. Через пару часов наткнулись на небольшую деревушку и быстро определили, что немцев там нет, – а потому рискнули и пошли туда в полный рост, они с оружием на изготовку, а я с рукой на расстегнутой кобуре. Но немцев там, как и представлялось, не оказалось. А там и местные вышли во дворы. Смотрели на нас без тревоги и любопытства – но и, сразу видно, без дружелюбия. На наши вопросы отвечали неохотно: немцев пока что не видели, а вот наши солдаты (или, как они выражались, «радянские») пару раз через деревню проходили, и оба раза «на восход» (то есть на восток), просили поесть и напиться, а на вопросы, что творится, не отвечали, только один проворчал: «Нам бы кто обсказал, что творится…» И уже было известно, что «немчуки повсюду прут на железных самоходах» и носятся по небу как хотят, вообще говорят, что они уже всю Беларусь заняли и в Россию пошли, а «радянских» войск что-то не видно.

Дали нам напиться, дали хлеба, пару головок лука и даже кусочек сала – но с такими лицами, словно калекам одолжение делали. А одна бабка так и заявила в лицо:

– Столько лет вас кормили, а вы теперь от немцев драпаете…

Ну что тут скажешь? Пошли мы из деревни как оплеванные. А у околицы щипали травку гуси. Молодой, не заботясь, видит его кто из деревенских или нет, проворно сцапал одного, вмиг свернул шею и засунул в противогазную сумку, вытряхнув оттуда противогаз. Так, словно меня здесь и не было вовсе. Все же покосился на меня и обронил словно бы даже с вызовом:

– Если так дальше пойдет, все равно немцам достанется. А мы без жратвы далеко не уйдем…

И я, знаете, промолчал: не та была обстановка, чтобы ставить его по стойке «смирно» и напоминать о моральном облике советского красноармейца. Да и, положа руку на сердце, живот подвело, гусь был очень кстати…

Отошли мы от деревни недалеко, наткнулись на тихий ручеек в редколесье, возле него и устроились. Харч, что раздобыли в деревне, для нашей оголодавшей троицы был на один зуб, только подразнил животы…

У Комода (мужик явно был хозяйственный) нашлись и перочинный нож приличного размера, и спички. Ощипывать трофей он поручил Молодому, а потом сам сноровисто выпотрошил гуся, отрезал лапы и голову, разрезал на четыре части. Собирать хворост отправил Молодого, а сам срезал зеленые ветки, из двух смастерил рогульки, а третью заострил и использовал как вертел – ну правильно, сырая ветка не загорится так быстро, как сушняк.

Развели приличный костер, поварские обязанности Комод взял на себя и старательно поворачивал жарево над невысоким прозрачным пламенем. Большая дорога, оказалось, пролегала не так уж далеко – мы из своего расположения ее не видели, но отчетливо расслышали шум машин, громыхание танков, шум конского обоза. С некоторых пор звуки эти раздавались едва ли не непрерывно – легко можно было догадаться, что идут немаленькие колонны. Один раз донесся треск мотоциклов – опять-таки, судя по затянувшемуся надолго тарахтенью, проходило немалое количество.

– Немцы, – уверенно сказал Комод, медленно поворачивая уже зашкворчавшую гусятину.

– А может, наши, – возразил я без особой убежденности.

– Наши танки лязгают иначе, – сказал Комод. – И машины фырчат иначе. За неделю наслушались… Точно немцы. Дорога идет аккурат на восход, вот они и катят…

Сам я думал в точности так же – не наши танки едут и не наши машины, – но промолчал. И так было тошно. От гуся уже тянуло аппетитными запахами, но нужно было выдержать еще немного, чтобы не лопать полусырое, – уж настолько-то мы пока что не одичали…

Когда гусю оставалось совсем немного, я почувствовал позывы в животе – вполне возможно, после голодовки сало с луком дали о себе знать. Я отошел метров на пятнадцать в лес и устроился в зарослях изрядно вымахавших диких лопухов, крайне подходящих с практической точки зрения.

Пронести, слава богу, не пронесло, но тянулось долго. Еще издали, возвращаясь к костру, я увидел, что спутники мои оживленно беседуют. Именно что увидел, а не услышал, – они прямо-таки шептались, сблизив непокрытые головы. И когда у меня хрустнула под сапогом сухая ветка – я и не крался, шел нормально, – оба друг от друга отшатнулись, замолчали.

Что-то это мне не понравилось, но я не показал виду, сел на прежнее место – но ухо держал востро. Такие вот шепотки, учитывая окружающую обстановку, могли обернуться чем угодно. Перед полуднем, когда я часа два прошагал с «командой» майора, вдруг четверо солдат опрометью кинулись в лес, в том месте особенно густой. Вмиг исчезли с глаз. Майор сделал единственное, что мог, – запустил им вдогонку матерную тираду, а потом сказал:

– То-то ночью на привале долго шушукались… Хохлы западные, мать их так…

Вот и гусь, пожалуй что, готов. Соли нет, ну да в нашем положении не до капризов. Комод снял прут с аппетитно пахнущей жарехой с изрядно прогоревшего костра, положил его на заранее приготовленную кучу лопухов. А потом вдруг подобрал с травы карабин и целеустремленно, с видом человека, знающего, что он делает, направился прочь от костра. Я ничего не успел сказать – он остановился метрах в пяти, повернулся к нам и сказал спокойно:

– Поговорим, лейтенант…

Молодой проворно вскочил, подхватил свой винтарь и, клацнув затвором, встал в сторонке, метрах в пяти от меня, целя не в лоб, но все же в мою сторону, так что я оказался под прицелом с двух направлений.