Книга Роман Нелюбовича - Олег Велесов

Глупости это, глупости: дом, шкафчик, трещина в окне, снег на завалинке — всё отныне моё, и отныне лишь я решаю, кто здесь для кого свой.

Я мотнул головой, отгоняя прочь пустые мысли, накинул на плечи куртку и вышел на улицу — проветриться.

— Приехал, значица?

У забора стоял Аркашка. В несуразной своей шапке, в телогрейке — он держался руками за штакетник и покачивался. Глаза тоже покачивались. Они двигались подобно маятнику от крыльца к углу дома и обратно, причём делали это вразрез движениям тела. Смешно. Несколько секунд Аркашка пытался сфокусироваться на мне, не смог и опустил голову.

— А я вижу, дымок из трубы идёт…

Говорил он с трудом, часть слов походила на сипение, рыжая щетина на щеках вызывала неприязнь и горькую усмешку. У меня тоже бывали моменты, когда дело доходило до щетины, но в таких случаях из дома я не показывался, и уж тем более не докучал соседям.

Аркашка достал из-за пазухи пластиковую бутылку.

— Будешь?

Судя по таре, самогон. Не мой напиток. Если бы он предложил коньяк или бренди я, быть может, откликнулся. Хорошее настроение ко мне так и не вернулось, а рюмочка вина иногда способствует его возвращению. Но только не самогон, нет, это слишком.

По-прежнему не поднимая головы, Аркашка подождал ответа, не дождался и просипел:

— Как хочешь.

Он прижал бутылку к груди, словно боялся её потерять, махнул рукой, то ли прощаясь, то ли удерживая равновесие, и пошёл прочь прямо по сугробам. Я пожал плечами и вернулся в дом.

Первое, на что я обратил внимание, войдя в комнату, икона. Почему я сразу её не заметил? Она стояла в красном углу на полочке. Кого изобразил художник — не знаю: худое лицо, седая борода, глаза смотрят спокойно, без укора, не буравчики, как принято описывать в книгах, а мирный, но испытующий взгляд. Заманчиво.

Я сел на диван, включил ноутбук. Заманчиво. Лик смотрит на меня с иконы… Перед глазами стал проявляться образ, пока ещё неустойчивый, неяркий, но уже осязаемый. Начало нового рассказа… Это всегда приходит неожиданно, вдруг, и если не записать сразу, потом ничего не вспомнить. Обрывки мыслей, размытые кусочки фигур, мозаика…

Лик с иконы смотрит на меня без укоризны. Это только в фильмах показывают суровые старческие лица, по которым легко понять, что герою их гнев малым не покажется. В жизни всё не так, по-другому. Или я не герой. Но если я не герой, а лик, обращённый ко мне, внешне добрее доброго, то что должно показаться мне?

Писательство с натуры. Никогда не пробовал. Это как художник, только вместо мольберта ноутбук. Лёгкое нажатие клавиши — буква, ещё одно — слово. Несколько слов — первые контуры, и уже самому интересно, что из этого выйдет…

Пальцы сжимаются в щепотку, тянутся ко лбу. Господи, прости ты дурака меня грешного за мысли глупые. Иже еси на небеси… да будет твое… Уфф… Дожить до сорока и не выучить ни одной молитвы. Интересно, бог покарает меня за это или проявит доброту и простит? Наверное, простит, он же всепрощающий. Но если бог такой добрый, кто тогда горит в аду?

Вопросы, как много вопросов. Голова раскалывается. Словно где-то в глубине черепа засел старательный плотник и стучит своим молотком, вгоняя гвозди в мозжечок — неутомимо, уверенно, с упоением — и, кажется, ничто не может остановить его. Ничто.

Отче наш, иже еси… Помню, бабушка читала эту молитву — негромко, скороговоркой, но я слышал и понимал каждое слово, и каждое слово отражалось в голове въедливым рекламным слоганом. Красиво. А теперь я не могу вспомнить ничего, всё перемешалось и сложилось в ребус, и почему-то возникает ощущение, что неправильно угаданное слово приведёт меня в иную сторону…

Подхожу к плите, зажигаю конфорку. Чайник… вот он. Где-то в шкафчике оставалась коробочка с настоящим индийским чаем, совсем немного. Хорошего всегда бывает лишь чуть, крупица. Где же…

— На средней полке.

Да, вот она — жестяная коробочка с рыжим налётом времени по углам и на крышке. Открываю…

— Кончился?

Трясу головой — закончился; правильно говорить — закончился. Впрочем, не мне его учить, сам не могу запомнить простейшей молитвы.

— Тогда водки.

На столе появляется бутылка, скатерть шуршит, разглаживается.

— Наливай.

Он сидит напротив меня: худенький, с бегающими глазками. А голова белая. Но это не седина — он альбинос, вот только в глазах чёрные льдинки.

Достаю из шкафчика стакан, наливаю, двигаю к нему.

— Закусывать будешь?

— Сыр и чёрного хлеба.

Открываю холодильник.

— Есть сырок.

— Пойдёт.

Он пьёт, и пока я сдираю с сырка обёртку, наливает второй стакан. Крепкий мужик, если бы не эти льдинки…

— Ты бог или дьявол?

Он пожимает плечами.

— Бога нет.

— Неправда. Если есть ты, значит должен быть бог.

— Демагогия.

— Логика. У каждого конца есть начало, у каждого низа — верх. Всё в этом мире чему-то противостоит, и ты противостоишь Ему.

— Но я не дьявол, а стало быть, бога нет.

— Тогда кто ты?

— Я девочка.

Её белёсые реснички хлопают в такт моему дыханию — и это возмущение. Но стоит ли возмущаться, если вопросов не становится меньше? К тому же в десять лет ты вряд ли способна возмущаться в такт дыханию, это привилегия взрослых.

Меняю тему.

— У тебя белое платье.

Она шмыгает носом и снова тянется к стакану.

— Это халат. Он всегда белый.

Пьёт. Мелкие зубы стучат по стеклу, водка проливается, стекает на подбородок. Морщусь: маленькие рты не способны вместить двести грамм жидкости, надо дать стакан поменьше. Пробегаю взглядом по полкам. Увы, стакан у меня один — и для водки, и для чая; только когда для чая, я ставлю его в подстаканник, чтоб понятнее.

Она вытирает рот ладонью, берёт сырок, занюхивает.

— Сам-то?

В бутылке остаётся немного, на два пальца, хватит, чтобы сделать жизнь легче. Но как я устал от этого, да и надоело; качаю головой — не хочу. Она понимающе кивает и цедит сквозь зубы: напилася я пьяна… Маленький кулачок подпирает щёку, взгляд безразлично скользит по обоям, по мне, уходит к потолку. Из-под волос на висок выползает синяя жилка, начинает пульсировать, и тогда я узнаю её…

— Светлана Георгиевна?