Книга Рассвет - Генри Райдер Хаггард

— Мои слабости?! Сэр, вы сказали — мои слабости?! — загремел отец Филипа, яростно ударив тростью с золотым набалдашником о камень. — Что вы имеете в виду?!

— Тише, дядя! Он ничего не имел в виду… — вмешался Джордж.

— Ах «ничего»?! В таком случае, это «ничего» может дорого ему обойтись! Послушай-ка меня, Филип Каресфут! Я прекрасно знаю, что наша семья славится своими пороками в той же мере, что и достоинствами — однако последние двести пятьдесят лет мы были джентльменами… Ты — не джентльмен. Мы не были ворами — ты стал вором. Мы не боялись говорить правду — ты побоялся, зато не погнушался назвать лжецом своего брата, который стоит двоих таких, как ты! Теперь послушай! Каким бы властным самодуром я ни стал к старости, я все еще способен уважать человека, даже если он мне неприятен, даже если я ненавижу его. Но я презираю того, кто меня обманывает, и я презираю тебя, мой дорогой сын Филип. Говорю тебе — и прошу тебя накрепко это запомнить: если когда-нибудь я обнаружу, что ты снова обманул меня, то клянусь Небесами, я лишу тебя наследства в пользу… о… о…

Тут старик обессиленно привалился к стене, прижав руку к груди — на побелевшем лице выступили крупные капли пота.

Оба юноши кинулись к нему, но он взял себя в руки быстрее, чем они приблизились.

— Ничего, — сказал он своим обычным спокойным голосом. — Просто легкое недомогание. Желаю вам обоим доброго утра и прошу запомнить мои слова.

Когда он ушел, Джордж подошел к Филипу и осторожно коснулся его руки.

— Почему ты вечно ссоришься со мной, Филип? Ведь это всегда заканчивается одинаково, ты только вредишь самому себе.

Единственным ответом Филипа было то, что он резко стряхнул руку кузена и стремительно ушел через сад к озеру. Джордж проводил его долгим взглядом, улыбаясь странной улыбкой, которая казалась еще неприятнее на опухшем и изуродованном лице…

Глава II

Трудно представить какое-либо исследование, которое оказалось бы более увлекательным само по себе или более поучительным, чем изучение характеров и нравов отдельных семей на протяжении ряда поколений. Впрочем, предмет этот по своей природе малодоступен, ибо зачастую нам мало известно даже о наших непосредственных предках в одном-двух коленах. Иногда, взглянув на потрескавшиеся холсты, многие из которых не могут похвастаться даже запечатленным на них именем, мы понимаем, что это единственные свидетельства, оставшиеся нам на память — что уж говорить о сведениях из реальной жизни, о радостях и горестях, грехах и добродетелях, присущих оригиналам этих старых портретов, и мы едва ли сможем рассказать о тех, кто жил шесть поколений назад, маленькому мальчику, прильнувшему к нашему плечу, или дочери, стоящей рядом — но вдруг узнаем в них те самые, давние черты…

Таким же образом, отчасти благодаря традициям, отчасти при помощи иных способов, мы вдруг обнаруживаем в себе или наших детях развитие черт, которые отличали наш род на протяжении многих веков.

Если местная традиция и записи в домовых книгах заслуживают доверия, то совершенно не подлежит сомнению, что Каресфуты из Братемского аббатства ухитрились передавать свой неповторимый характер от отца к сыну, не обращая внимания на влияние чужой крови со стороны матери…

В истории семьи Каресфут не было ничего примечательного. Они с незапамятных времен были йоменами в Братеме — возможно, с тех самых пор, как эта деревня вообще стала географическим фактом, — однако именно с роспуском монастырей впервые приобрели некоторое влияние в графстве.

Аббатство Братем, разделившее общую судьбу католических монастырей, было подарено Генрихом VIII одному из его придворных, сэру Чарльзу Варри. Первые два года новый владелец вообще не появлялся в своих владениях, однако, наконец, приехал и направился прямиком к дому фермера Каресфута, поскольку дом выглядел наиболее респектабельным. Сэр Чарльз попросил Каресфута показать ему аббатство и земли, ему принадлежащие.

Стоял сумрачный ноябрьский день, и к тому времени, когда фермер и его утомленный гость пересекли земли аббатства и достигли большого серого здания монастыря, от него уже протянулись ночные тени, придавшие и без того безрадостному пейзажу уж совершенно невыносимое уныние.

— Сыровато здесь, друг мой, не так ли? — заметил сэр Чарльз, с содроганием глядя на свинцовую гладь озера, рябившую от дождя.

— Вы правы, сыро тут у нас.

— И к тому же безлюдно — после того, как ушли монахи?

— Да, народу здесь немного. Впрочем, монахи говорили, что в этом доме остались жить души умерших! — йомен понизил голос до благоговейного шепота.

Сэр Чарльз перекрестился и пробормотал:

— Вполне могу в это поверить… Скажи-ка, друг мой, а не знаешь ли ты человека, который купил бы у меня это аббатство, приобретя честь по чести все права и привилегии?

— Навряд ли, сэр, уж больно бедна эта земля, то, что она родит, не возмещает убытков, да и дом этот — сами видите, каков. Говорят, монахи прокляли его. Однако ж, сэр, если вы достаточно разумны, чтобы желать избавиться от эдакой обузы — то у меня есть кое-какие деньжата, а землю я люблю с рождения и доволен всякими плодами ее, пусть и скудными, так что я дал бы вам…

И этот проницательнейший из Каресфутов шепнул на ухо сэру Чарльзу весьма маленькую сумму.

Сэр Чарльз Варри рассмеялся.

— Твоя цена уж больно мала, друг мой, твое «мало» — это практически «ничто», да и сдается мне, что земля, на которой ты вырос, не может быть такой уж бесплодной, как ты меня хочешь убедить. Монахи не любили плохую землю. Однако ж, если у тебя есть золото, я его возьму: пойдет на уплату моих долгов, одного или двух, зато мне не придется заботиться об этой земле.

Так фермер Каресфут стал законным владельцем аббатства Братем, всех его земель и угодий, имущества и деодандов — в общей сложности же хозяином более тысячи акров лучших земель Марлшира.

Та проницательность, которая позволила мудрому основателю рода приобрести это поместье, позволила и его потомкам крепко держаться за приобретенное, и хотя они, как и другие английские семейства, иногда терпели неудачи и впадали в нужду, аббатство из рук не выпускали никогда. В течение первой половины девятнадцатого столетия земля эта значительно выросла в цене, а площадь увеличилась, поскольку одной из самых сильных фамильных черт Каресфутов оказалось желание прибирать к рукам все окрестные земли. Однако именно отец Филипа, Дьявол Каресфут за пятьдесят лет владения поместьем сделал семью по-настоящему богатой, ибо обладал хорошей деловой хваткой и умел копить, а также имел прекрасную привычку жить всегда ровно на половину своего дохода. Кроме того, его поздний брак с мисс Бланд, наследницей соседних имений в Айлворте, принес ему еще две тысячи акров земли.

Женщина, ставшая матерью Филипа, не слишком долго наслаждалась богатством и положением. Ее муж никогда не повышал на нее голоса, и все же не будет преувеличением сказать, что она умерла отчасти из-за страха перед ним. Это был брак по расчету, а не по сердечной привязанности; в действительности бедная Анна Бланд была тайно влюблена в пастора из Айлворта, а мистера Каресфута и его сверкающие глаза ненавидела и боялась. Однако она все же вышла за него — и до самой ее смерти этот взгляд преследовал ее, словно блеск рапиры в руках опытного фехтовальщика. Умерла же она вскоре, и мистер Каресфут выслушал ее последние слова и предсмертную волю с той же изысканной и неизменной вежливостью, с какой встречал все немногие замечания, которые она сделала ему в течение их семейной жизни. Смиренно проводив миссис Каресфут в лучший из миров, ее муж отказался от всякой идеи о дальнейших приключениях на ниве брака и решил заняться накоплением богатства. Однако незадолго до кончины его жены и сразу после рождения сына в семье произошло событие, изрядно потревожившее его покой.