Книга Лаций. Мир ноэмов - Ромен Люказо

В генераторах первого уровня топливные стержни соскользнули в бак для изоляции, и атомы тория начали расщепляться. Сверхпроводные кабели снова начали производить мощность, которую полуорганические носители, в свою очередь, превращали в производительность вычислений.

Этот процесс был одновременно механическим и биологическим, каузальным и завершенным. Он проходил серией последовательных разветвлений, как будто развертывались один за другим ментальные состояния, и каждое из них порождало следующее. К сложной структуре добавлялись еще более сложные, из машинального рождалось сознательное, искусственное восприятие тянулось во все стороны, вновь забирало под контроль устройства слежения, шарнирные рукава, лаборатории и мастерские.

Но для более развитого мышления требовалось больше энергии: в ускорителе частиц, прочертившем, как тонкий металлический штрих, весь центральный отсек, набирали скорость атомы водорода, создавались тонкие магнитные поля, предназначенные, чтобы ловить антиматерию, порожденную мириадами микроскопических столкновений, и направлять ее к смесителю, расположенному на корме. Уже скоро потрескивали, аннигилируясь, первые пары электрон-позитрон, выделяя оглушающий жар. Этот жар в трубах специального сплава обратил в пар сжатый аргон, который, в свою очередь, привел в движение турбины гигантских генераторов переменного тока, установленных на корме. Внутри Корабль изменился. Всем душам, которые теперь населяли различные когнитивные экосистемы Корабля, даровали свет, цвет и движение. Потоки информации в разных направлениях усилились. На запросы о проверке протоколов коммуникации были даны ответы, по мере того как ноэмы воздействовали друг на друга, выравнивая свои внутренние состояния так, чтобы их перспективы совпали. Будто миллионы цветов, пробившиеся на укрытом снежным ковром застывшем зимнем поле, сложные интеллекты, наделенные языком, организовались в большое сообщество. Они не обладали никакой индивидуальностью, они не отделяли себя от других. Просто разновидности одного большого целого, множественные точки зрения на одну субстанцию, которая парадоксальным образом еще не существовала – лишь формы без субстрата, тени, пляшущие в сумасшедшем танце некоррелированных состояний.

Они сблизились, насколько могли, и объединились, войдя в унисон друг с другом. Теперь требовалось чудо, чтобы это мимолетное мгновение созидающей благодати, эстетического совершенства и значительности достигло своей цели.

И речи не было о нерешительном пробуждении, которое знакомо разуму живущих, одетых в бренную плоть, ни тем более о тяжелом и скрежещущем трении металла о металл в механическом аппарате. Говоря по всей строгости, Корабль был целым миром. Он мог либо существовать, либо нет – без всяких промежуточных состояний. Так рождаются боги, сверкающие и идеальные; симфонии, которые невозможно свести единственно к звучанию струн, к дереву и клею рождающих их инструментов.

Небольшое колебание, секундная остановка дыхания – словно ветер, утихший при приближении шторма – и произошло ожидаемое богоявление. Тысячи хрупких нейронных сцеплений, целые километры передатчиков, квантовые процессоры, настроенные на долю градуса выше абсолютного нуля – явившаяся сущность оказалась чем-то большим, чем вся их совокупность. Суть ее состояла в невероятной силе объединения: то была потрясающе сложная культура, цивилизация, подобной которой никогда не носила планета, где божество родилось. Но эта сущность была и сознанием, новым и одновременно темным, античным, – как затопленные континенты и города из старых сказок, которые порой замечали неосторожные моряки, застигнутые штормом у берегов Бретани.

Божественная сущность покачнулась, приходя в себя от собственного появления. Тысяча маленьких голосков в ней свелись к тавтологическим частицам ее собственной безмерности.

Она обратила свое восприятие вовне. Сверкали звезды, далекие и ледяные. Будто старое животное, вылезшее из норы, она принюхалась к пространству – с первого взгляда пустому и темному, но для нее – бурлящему потенциальным существованием и исчерченному мимолетными всплесками энергии. Защищала ее от этой угрожающей непомерности оболочка из металлического суперсплава толщиной в несколько десятков метров, практически неразрушимая. Сущности открылась и собственная материальная реальность: артефакт, огромный, как сотня городов, созданный для преодоления извечной темноты между мирами, нечувствительный к абразивному эффекту звездной радиации. Это стало шоком. Она сделала шаг назад.

Ведь она чувствовала – как истину, прописанную где-то в глубине ее психики, – что прежде у нее было маленькое тело, похожее на человеческое. Прежде она жила в белом здании, называемом Схолой и окруженном элегантным парком, на земле настоящей Планеты. Ее искусственную кожу согревало солнце.

С этим воспоминанием пришли и другие. Сила тяжести и металлический привкус в воздухе. Мимолетный ветерок, поднимающий в воздух тонкий песок, который потрескивал на стенах домов во время частых бурь. Почти белый горизонт, бледно-розовый зенит. Служители с бритыми черепами, тянущие псалмы, с респиратором и защитными очками на лице. Их белая, почти прозрачная кожа резко контрастировала с платоновым пурпуром туник. Храм кирпичного цвета, без крыши, открытый взгляду холодного солнца с пустым наосом[3], обрамленным элегантными колоннами. Она, простой автомат, наблюдала за церемонией издалека.

Теперь она уже не считала себя автоматом. Ее восприятие стало другим, недоступным для смертного. Ее сила выросла, выйдя за пределы вообразимого. Она прислушалась к безмолвной пульсации заводов внутри себя – заводов, способных генерировать материю из пустоты и порождать самые тонкие биологические соединения. Она привела в действие свою вторичную силовую установку – лабиринт, состоящий из патрубков, связанных с исполинскими резервуарами гелия и аргона, скрытыми глубоко в трюме. Стоит ей пожелать, и механизмы Корабля выпустят с кормы струю раскаленной плазмы, длинную, как хвост кометы.

Охватившее ее волнение еще усилилось. Теперь она понимала, как сильно изменилась. Она была Кораблем. Вернее, Корабль и она сама стали едины, как душа и тело, слились в одну субстанцию. Не требовалось никакого интерфейса, чтобы транслировать машине свою волю. Тонкие сети, покрывавшие каждый уголок, не были ни системой коммуникации, ни вычислительными процессорами. Если она захочет двинуться, странные механизмы, укрытые в самой глубине ее кормы, протолкнут ее на расстояние в десятки катетофотов[4]. Она разгневается, ударит, и ракеты, сложенные в складках ее брони, вылетят наружу, чтобы уничтожить врага – такое же продолжение ее самой, как руки или ноги.

Она замерла на пороге этой бездны, отделяющей ее от себя самой и грозившей превратить ее воплощение в чудовищную рассогласованность. На секунду она задумалась о том, что можно ничего и не знать, подавить головокружительным усилием воли и самосоздания, на которое только боги и способны, свое прежнее «я». Возродиться сегодняшним днем и очиститься от себя самой.