Книга Неудобная женщина - Стефани Бюленс

Мелоди тоже утащили волны.

Это очень роднит.

Союз утопленниц.

На экране полицейские на пляже склонились над черным мешком с телом.

— Личность жертвы и причина смерти пока не установлены.

Много лет тому назад, когда я изучала в Париже историю искусств, я прочла о юной утопленнице. Ее тело несли воды Сены. Девушку не смогли опознать и прозвали «L’Inconnue» — Незнакомка. Ее посмертная маска обрела невероятную популярность в среде парижских художников. Повсюду в их студиях висели ее изображения. Немецкие девушки взяли ее внешность за образец. Она стала романтическим идеалом.

Я снова проскользнула в вымышленное будущее. Мелоди шестнадцать, она читает в своей комнате. На стене, рядом с постером Эми Уайнхаус, изображение Незнакомки.

Я закончила одеваться и быстро оглядела себя, чтобы убедиться, что все в порядке, прежде чем отправляться на первое занятие. Небольшие скромные серьги. Туфли на низком каблуке. Светло-розовая шелковая блузка. Черная юбка до колена. Я использую минимум макияжа и поверх светлой помады наношу блеск. Нижнее белье не просвечивает. Ничего вызывающего.

— Всех, кто владеет какой-либо информацией, просят обратиться в отделение полиции Лос-Анджелеса по следующему номеру…

Я схватила блокнот и записала номер — сама не знаю зачем. Утопленница была мне незнакома. Кроме того, она мертва, мне уже не удастся ее спасти. Может быть, всему виной новый кабельный канал Femme Fatale[2]. Накануне показывали фильм, где женщина в дождевике убегала от преследующей ее машины.

Эта сцена напомнила мне о том, как тремя днями ранее я решилась написать Саймону. Как я запаниковала, написав одну-единственную зловещую фразу:

Я не дам тебе снова это сделать.

Героини нуарных фильмов отважны и умны. Они знают, как себя вести, как правильно разговаривать, как выбраться из сложной ситуации. Они всегда на шаг впереди своих преследователей.

Опередить Саймона будет гораздо сложнее.

Его слова до сих пор звучали в моей голове: Ты не сможешь мне помешать.

У него есть чем подкрепить угрозы. Деньги. Влияние. Он успешный адвокат с кучей известных клиентов. Представитель судебной власти. Все преимущества на его стороне.

Я же могу рассчитывать только на себя.

Подходя к машине, я заметила, что мне машет сосед, мистер Коэн. Он зовет меня «приемной дочерью» и дает советы о жизни. Сиделка обычно выкатывает его с утра во двор, а сама убирается в доме. Теперь он казался одиноким, всеми забытым — изгнанник, высаженный на необитаемый остров колясочников. Жена давно умерла, единственный сын погиб в Ираке. Мистер Коэн — большой поклонник античности, особенно Древней Греции. Он любит повторить, что он словно Креонт в «Антигоне» — «скорбью научен».

Как, пожалуй, и я.

Мы немного поговорили, и он заметил:

— Ты явно на взводе, Клэр. Что-то случилось?

Я пересказала ему утренние новости об утонувшей девушке.

Он сочувственно на меня взглянул.

Ход его мыслей был ясен. Он беспокоился, что это происшествие разбередит мою боль. Дождь. Беспокойное море. Опрокинувшаяся шлюпка. Тело Мелоди в воде.

Я видела свое отражение в его глазах.

Клэр на грани.

Я понимала его волнение.

Он наверняка не раз видел женщин в таком состоянии.

Напряженных. Взвинченных. Нервных. Кажется, вот-вот потеряют самообладание.

Он думает, в таком состоянии женщины способны на все.

Возможно, он прав.

Я села в машину, вставила ключ и завела двигатель.

Выезжая на улицу, я поймала собственный взгляд в зеркале.

Холодный, жесткий, непреклонный. Он испугал меня саму. Мистер Коэн прав: способна на все.

2

По дороге на занятие я миновала аукционный дом, где раньше работала. Я больше не бываю там, потому что та Клэр, которую знали коллеги и покупатели, — общительная, дружелюбная, забавная — совсем не та Клэр, что теперь, — измученная, задерганная, вечно настороже: лос-анджелесская версия безумной жены на чердаке.

Мелоди было четыре, когда я впервые взяла ее с собой на аукцион. Макс поехал с нами. Мы гуляли по залам, где висели картины. Мелоди смотрела во все глаза и не могла усидеть на месте. Ее заворожила серия картин под названием «Фантазия». Это был причудливый мир парящих лиц, зрячих деревьев, кораблей с крыльями бабочек вместо парусов. Сплошные диковинки, все шиворот-навыворот. Мелоди они забавляли.

Макс посадил ее себе на плечи. Они составляли единое целое, там, где кончался один, начиналась другая. Гармония их отношений в ее физическом проявлении казалась мне столь же волшебно-прекрасной, как эти картины.

Но теперь я зарабатываю на жизнь, преподавая французский. Язык, которому меня научила мать.

Ее звали Мартина. Она была парижанкой до мозга костей: элегантная, утонченная, с острым умом. Она восхищалась родным языком, и у нее был очаровательный выговор. Французский язык лился из ее уст словно музыка — каждое слово было в нем звучной и чистой нотой.

Я помню, как сидела у нее на коленях и с восторгом слушала, как она повторяет числа, дни недели, времена года.

Они звучали песней в моих ушах.

По вечерам, укладывая меня спать, она говорила: À demain. Je t’aime très fort. Bonne nuit[3].

Эти простые фразы убаюкивали, точно колыбельная.

Она умерла, когда мне было семь. Отец нашел другую, а мне в наследство достался язык, который она научила меня любить, язык, где каждое слово напоминало о ней.

Многие мои ученики думают, что французский — это сказочный язык, который станет их проводником в другую, прекрасную жизнь. Они мечтают переехать в Париж — город света, город любви. В мечтах они наслаждаются вином в бистро. Рассуждают об искусстве. Находят вечную любовь, которая не знает разочарований.

Будь все так просто, весь мир жил бы в Париже.

Язык обозначает, кто ты и что ты чувствуешь. Иногда я говорила Максу: Je t’aime. И пускай он не знал французский, смысл моих слов был для него ясен — «я люблю тебя».

Когда-то, в первые годы совместной жизни, пока Мелоди еще не выросла, я говорила эти же слова Саймону.

С тех пор все изменилось.

И Саймону я хочу сказать только одно: Je vais me battre.

Это вызов, ведь он хочет, чтобы я отступила перед его могуществом, его угрозами.