Книга Падение Константинополя. Гибель Византийской империи под натиском османов - Стивен Рансимен

Иллюзии рухнули. XIV век стал для Византии периодом политической катастрофы. Несколько десятилетий казалось, что великое сербское царство вот-вот поглотит всю империю. Провинции разоряла отбившаяся от рук банда наемников – Каталонская компания. Началась долгая вереница междоусобных войн, возникших как результат личных и династических распрей при дворе и обострившихся, когда в конфликт были вовлечены социальные и религиозные партии. Император Иоанн V Палеолог, царствовавший пятьдесят лет с 1341 по 1391 год, не менее трех раз лишался престола: один раз из-за тестя, другой – из-за сына, а третий – из-за внука, хотя свою жизнь он все-таки окончил государем. Страну терзали и опустошительные поветрия чумы. «Черная смерть» 1347 года, ударившая в самый разгар гражданской войны, унесла не меньше трети населения империи. Турки воспользовались бедами Византии и Балкан, чтобы переправиться за море в Европу и проникнуть все глубже и глубже, пока к концу века армии султана не дошли до самого Дуная, и Византия не оказалась полностью окружена его владе ниями. Все, что осталось от империи, это сам Кон стантинополь и несколько городов, рассеянных вдоль побережья Мраморного моря во Фракии и Черного моря на север до самой Месемврии, а также Фессалоники с окрестностями, несколько островков и Пелопоннес, где деспоты Мореи из младшей линии императорской династии сумели добиться некоторых успехов и отвоевать землю у франков. Отдельные латинские сеньории и колонии в тревогах выживали в материковой Греции и на ее островах. В Афинах пока еще правили флорентийские герцоги, а в Эгейском архипелаге – веронские сеньоры. На всех остальных территориях хозяйничали турки[3].

По капризу судьбы этот период политического упадка сопровождался всплеском активной и творческой культурной жизни, более чем в любой иной момент византийской истории. В художественном и интеллектуальном плане эпоха Палеологов являет собой нечто выдающееся. Мозаики и фрески начала XIV века в константинопольской церкви Христа Спасителя в Хоре отличаются такой энергией, свежестью и красотой, по сравнению с которыми итальянские произведения того же времени кажутся примитивными и грубыми поделками. Такие же шедевры создавались повсюду в столице и Фессалониках. Однако столь великолепная работа обходилась дорого. Денег стало не хватать. В 1347 году было замечено, что в венцах, которые надевали на коронацию император Иоанн VI и его супруга, вставлены не драгоценные камни, а стекло. К концу века, хотя еще создавались мелкие произведения искусства, только в провинциях, в Мистре на Пелопоннесе или на горе Афон еще строились новые храмы, но украшались они скупо. Но интеллектуальная жизнь, которая не требовала столь больших финансовых затрат, била ключом. Константинопольский университет был вновь учрежден в конце XIII века благодаря великому министру Феодору Метохиту, человеку прекрасного вкуса и учености; именно его покровительству церковь Хора обязана своим убранством. Он окрылил целое поколение замечательных ученых, последовавших за ним. Главные мыслители XIV века, такие как историк Никифор Григора, богослов Григорий Палама, мистик Николай Кавасила или философы Димитрий Кидонис и Григорий Акиндин, – все они какое-то время обучались в университете и находились под влиянием Метохита. Помощь и поддержку всем им также оказывал его преемник на посту главного министра Иоанн Кантакузин, хотя некоторые из них впоследствии порвали с ним, когда он узурпировал императорский венец. Каждый из этих интеллектуалов обладал своеобразным мышлением; их диспуты были так же темпераментны, как и их дружба. Они спорили, как это водилось за греками почти две тысячи лет, о сравнительных достоинствах Платона и Аристотеля. Они дискутировали из-за семантики и логики и в своей аргументации неизбежно вторгались в область теологии. Православная традиция с опаской относилась к философии. Добропорядочные церковнослужители имели доверие к философскому обучению. Они пользовались платоновскими терминами и аристотелевской методологией. Но их богословие было апофатическим[4]. Они утверждали, что философия не способна решить загадки Божества, ибо Бог по самой своей сути непостижим для человеческого ума. Проблемы возникли в середине XIV века, когда некоторые философы под влиянием западной схоластики атаковали традиционную теорию религиозного мистицизма; и ее защитникам пришлось поэтому сформулировать свою доктрину и заявить о вере в нетварные энергии Бога. Она вызвала ожесточенные споры, разделив на два лагеря друзей и единомышленников. Учение об энергиях в основном поддержали монахи, как правило противники рассудочного начала. Главный выразитель их взглядов Палама, чьим именем часто и называют это учение, был мыслителем выдающегося ума, но не склонным к гуманизму. Среди его союзников, однако, оказались такие интеллектуалы-гуманисты, как Иоанн Кантакузин и Николай Кавасила. Их победа, вопреки тому, что часто утверждается, не была торжеством обскурантизма.

Надо всем господствовал вопрос, касавшийся не только богословов и философов, но и политиков. Это был вопрос унии с римской церковью. Раскол теперь стал окончательным, и триумф паламизма углубил эту пропасть. Но многие государственные мужи Византии считали очевидным, что империя не выстоит без помощи Запада. И если эту помощь можно получить только ценой подчинения римской церкви, то греки должны подчиниться. Михаил Палеолог пытался воспрепятствовать планам Запада по восстановлению Латинской империи тем, что от имени своего народа заключил унию с Римом на Лионском соборе. Большинство византийцев встретили его действия с гневом и возмущением, а когда опасность миновала, его сын Андроник II отменил унию. Теперь же, когда империю со всех сторон окружали турки, положение стало куда более опасным. Уния была необходима уже не для того, чтобы откупиться от недругов-христиан, а чтобы приобрести друзей для борьбы с куда более грозным врагом-иноверцем. На православном Востоке не существовало такой силы, которая могла бы прийти на помощь Византии. Государи дунайских стран и Кавказа были слишком слабы, им самим угрожала страшная опасность, а Русь была слишком далеко и решала собственные проблемы. Но станут ли католические государи спешить на помощь к тем, кого считают раскольниками? Не посчитают ли они турецкое нашествие Божьей карой за раскол? Обдумывая все это, император Иоанн V лично признал папское владычество в Италии в 1369 году. Но он благоразумно отказался говорить от имени своих подданных, хотя надеялся – как оказалось, напрасно – убедить их последовать его примеру.

Ни Михаил VIII, ни Иоанн V не были богословами. Для них обоих политические выгоды унии перевешивали все остальные соображения. С точки зрения теологии проблема была сложнее. Восточное и западное христианство издавна расходились в области богословия, богослужения и церковной теории и практики. Сейчас же их разделял главный теологический вопрос – об исхождении Святого Духа и добавлении католиками слова «филиокве»[5] к Символу веры. Были и другие, не столь важные вопросы. Недавно санкционированное учение об энергиях было неприемлемо для Запада. А западный догмат о чистилище казался Востоку самоуверенным до чванства. В литургической сфере главные разногласия вызывал вопрос, какой хлеб использовать в таинстве евхаристии – пресный или квасной. То, что на Западе причащались пресным хлебом, восточным христианам казалось иудейством и неуважением к Духу Святому, ведь именно его символизировала закваска. Такое же пренебрежение проявляли католики и тем, что отказывались признавать эпиклезу, призывание Святого Духа, без которой, по мнению Востока, хлеб и вино не могли считаться полностью освященными. Споры велись из-за причастия под обоими видами для мирян и безбрачия священников. Но самое фундаментальное противоречие относилось к сфере церкви. Признавать ли за римским епископом только почетный примат или же абсолютное первенство в церкви? Византийская традиция придерживалась давнего убеждения в харизматическое равенство епископов. Ни один, даже наместник святого Петра, не имел права навязывать другим свою доктрину, как бы глубоко его ни почитали. Определять вероучение мог только вселенский собор, на котором, подобно Пятидесятнице, представлены все епископы церкви и вдохновлены низошедшим на них Святым Духом. Слова, прибавленные Римом к Символу веры, возмущали и шокировали Восток не только с точки зрения богословия, но и потому, что они односторонне изменили формулу, освященную Вселенским собором. Кроме того, восточная традиция не могла признать административную и дисциплинарную власть Рима, полагая, что такими полномочиями обладает только пентархия патриархов, в которой Рим был старшим, но не верховным членом. Византийцы глубоко уважали свои традиции и богослужебные обряды, но их принцип икономии, который советовал не обращать внимания на мелкие различия в интересах гладкого управления Домом Божьим, допускал для них некоторую гибкость. Римская же церковь по самой своей природе не могла так легко идти на уступки.