Книга Ты родишь мне ребенка - Вероника Колесникова

И я даже не знаю, что перевесит – плюс или минус.

Минус или плюс.

Так и иду, слушая свой пульс, гадая, что творится в голове у Игоря.

Наконец, мы доходим до остановки.

— Ничего, — вдруг говорит он мне и прижимает к себе рукой. — Скоро мы уедем из этого города.

И облегченно вздыхаю: плюсы перевесили, и это очень хорошо. Но… все в его словах повергает в небольшой шок и заставляет душу сжаться в комочек: «мы»? «Уедем?»

Дорога занимает немного времени, и мы, наконец, добираемся до дома друзей Игоря. Я очень и очень волнуюсь, потому что это – новый этап в наших отношениях. Мы дружим уже несколько месяцев, и только сейчас он перешел к активным действиям: мы ходим в кино, много гуляем, а еще как-то он обмолвился, что скоро познакомит со своей семьей. Но до недавнего времени все это мне казалось обычным средством от одиночества, на которое он сознательно пошел, однако то, что происходит сейчас, говорит о том, что Игорь для себя что-то решил в отношении меня.

И я этому рада.

Вернее, я стараюсь этому радоваться.

Потому что одиночество – это не мой собственный выбор, это следствие, это крест.

— Оу, ну наконец-то, — открывает дверь высокий парень, жмет руку Игорю. — Проходите, кидайте кости, будьте как дома.

Мы проходим в большой дом, снимаем верхнюю одежду, проходим в комнату, где собрались люди. Все общаются, играет музыка.

— Отмечаем пятилетие выпуска из универа, — на ухо шепчет мне Игорь, приближая к себе за талию. Я смущенно поправляю волосы – чтобы скрыть свою шею и половину лица всегда ношу их распущенными и слежу за длиной. — Проходи, развлекайся, не скучай.

И тут же оставляет меня одну, отходит к своим товарищам, чтобы громко смеяться, вспоминая прошлое. Я маюсь от безделья и чувствую себя лишней. Все разбились по группкам, они давно знакомы, им есть что обсудить, я же здесь…как белая ворона, и это совсем не из-за моего цвета волос.

Помыкавшись немного, пытаясь примкнуть то к одной компании, то к другой и потерпев при этом сокрушительное поражение, бреду на кухню и застываю у входа, в темном коридоре. На кухне идет разговор, и я сразу понимаю, что речь обо мне…

— Ну и страшилище он с собой притащил. Ты видела? — смеется девичий голос.

— Ой, да, у нее на шее что там? Засос? — хохочет вторая.

— Ой, нет, девочки, просто ему никто не дает, я думаю. А ей хоть счастье! — заливается третья.

У меня темнеет в глазах. Горло сдавливает спазм. Зря я пришла сюда, лучше бы осталась дома и посмотрела фильм с сестрой, мне тут не рады.

Поворачиваюсь и ловлю свое отражение в зеркале рядом со мной. Из глубины серебра на меня смотрит печальная девушка с длинными волосами, которые скрывают половину лица. Я даю ей волю – убираю пряди за ухо, приподнимаю подбородок и усилием воли удерживаю себя, чтобы не почесать обожженую кожу на щеке и шее, которая всегда начинает фантомно зудеть, когда меня называют страшилищем.

Прикладываю прохладную ладонь к отражению, закрывая половину лица и грустно улыбаюсь. Все по отдельности правильно и красиво: изящные брови, милый овал лица, персиковая кожа, яркие спелые губы цвета малины, пронзительные голубые глаза.

Слышу шаги в глубине коридора и поспешно убираю руку с зеркала. И на меня снова смотрит она – страшилище, - девушка с обезображенным огнем лицом.

Гляжу на свой плащ, думаю, что правильнее было бы выскользнуть незаметно на улицу, а Игорю потом сказать, что стало плохо, или понадобилась помощь сестре. По крайней мере мое нутро только об этом и вопит.

Я снова слышу смех в кухне, думаю, они снова обсуждают что-то такое же крайне интересное, как и моя внешность, и от этого становится противно и горько. Да, к черту.

— Эй, ты куда собралась? — меня неожиданно ловит за руку Игорь. Откуда он взялся тут? Вроде бы очень активно проводил время, забыв, что пришел не один.

— Кажется, мне нужно домой… — неуверенно блею я.

— Когда кажется – креститься надо, — недовольно отвечает и опускает руки, смотрит на меня выжидающе. Я понимаю, в чем дело: он дал мне билет в свою жизнь, пригласив сюда, а как я этим билетом воспользуюсь – приму или разорву на клочки, - выбор за мной.

Я вздыхаю.

— Мне здесь немного скучно, — пытаюсь свести все к милой шутке, но при этом прошу помощи.

Игорь пожимает плечами: мол, твое дело.

Мне кажется, я снова слышу, как скрипит чаша его весов, склоняясь в другую сторону, противоположную от меня, выбору. Тут появляется хозяин квартиры. Он подслеповато щурится на нас, сразу оценивая обстановку: меня, натягивающую плащ и Игоря, который безразлично за этим наблюдает.

— Ну нет, так дело не пойдет, — он приобнимает меня за плечи. — Если тебе скучно, веселись. Давайте потанцуем.

— Я не танцую, — тихо говорю я.

— Тогда спой! — поддевает меня он.

— Я не…

— А что, Оксан, спой нам. Чего тебе стоит? — вдруг улыбается Игорь.

Я смотрю на него, вижу, как чаша весов снова замерла на отметке посередине, не склоняясь ни в одну из сторон, и киваю. Почему бы и нет.

В зале по моей просьбе выключается свет, я сама себе подсвечиваю лицо мобильником, так, чтобы было видно только одну сторону. Включаю на телефоне минусовку своей любимой песни и начинаю.

Вступление тихое, больше речитатив, но постепенно напряжение нарастает. И я уже знаю, что вокруг нет разговоров, все взгляды прикованы ко мне – они следят за настроением печальной песни, которая сейчас очень подходит к моему настроению, и никто, абсолютно никто не вглядывается в мое лицо.

Мой преподаватель в музыкальной школе по вокалу предложила такой вариант – грустные, глубокие, наполненные песни. Она считала, что они делают двойную работу: именно так я вывожу темноту из своей души, освобождая место свету, а темнота, в свою очередь зачаровывает слушателей.

Жаль, что пришлось распрощаться с музыкалкой, я могла бы сделать еще много чего, преподаватель билась со мной до последнего, но я была непреклонна: жизнь мамы была важнее.

Жаль, что я проиграла это сражение…

На глаза навернулась слеза, и голос задрожал при воспоминании о ней. Мы остались с Олей совсем одни. Безумно жаль, что уже завтра она уезжает на север, где нашла удачную и перспективную работу и снова оставляет меня одну. Она и сюда-то еле вырвалась – на сорок дней после смерти мамы.

Но вот песня заканчивается, последний аккорд, и я выключаю фонарик, даю пару секунд, чтобы отдышаться и молчу, чтобы слушатели побыли один на один с тем, что пригрезилось им во время моего исполнения.

И через пару секунд слышатся сначала неуверенные, а потом и все возрастающие хлопки. Резко включается освещение, мы щуримся от неожиданного света, который разрушил единение, и я вижу лицо ошарашенного Игоря.