Книга Тайна двух реликвий - Дмитрий Миропольский

Конечно, федералы всё равно узнают об убийстве и переключат расследование на себя. Конечно, Одинцова в любом случае спросят, почему он сразу не сказал полицейскому, что погибший Салтаханов тоже проходил по делу о Ковчеге Завета. И конечно, на голубом глазу Одинцов ответит, что дело секретное, а он человек военный – его учили не выбалтывать секреты первому встречному.

В действительности причина была другой. Офицеру известно про Еву и её отношения с Одинцовым; он сразу начнёт копать, куда не надо. Поэтому Одинцов предпочёл дождаться, пока любимая женщина окажется в безопасности, и выиграть хотя бы сутки. Вот он и позвонил на общих основаниях в полицию: мол, приезжаю домой, а там труп.

Из квартиры Одинцову пришлось ехать в полицейское управление. Вышел он оттуда только в сумерках: вечерами во второй половине июля в Петербурге уже заметно темнеет – белые ночи заканчиваются в начале месяца. Звать ФСБ на подмогу не пришлось, про задержание следователь не заикался, но взял с Одинцова подписку о невыезде.

– Я за городом живу, – на всякий случай напомнил Одинцов.

За город он, само собой, не поехал. Квартиру опечатали, да и делать там тоже было нечего: Одинцов успел осмотреть её до приезда полиции. Не мешало бы поесть, но в разгар туристского сезона рестораны забиты битком, а Одинцов собирался поговорить с Евой обстоятельно и без лишних ушей.

Внедорожник ждал его на стоянке возле угрюмого серого здания полицейского управления, на углу Суворовского проспекта с Кавалергардской улицей. В ближайшей лавке Одинцов купил бутылку кваса с пакетом кукурузных мексиканских чипсов нáчос, уселся в машину и позвонил Еве.

С начала поисков Ковчега за ним с Евой и Муниным шла настоящая охота, их телефоны прослушивали, и троица взяла за правило звонить друг другу только через надёжный мессенджер. Слушать их продолжали и после обнаружения Ковчега, поэтому привычка сохранилась. А сейчас, когда Ева была за границей, мессенджер позволял вдобавок здорово экономить на международном роуминге.

– Привет, моя хорошая, – сказал Одинцов, когда Ева ответила на звонок. – Добралась, всё в порядке?

– Я в ресторане у вокзала. От нервов голодная, как животное.

Одинцов не удержался от улыбки и поправил:

– Как зверь.

– А ты? Тебя не арестовали?

– Да вроде не за что пока. – Одинцов продолжал улыбаться. – Всё расскажу. Поешь не спеша, найди какое-нибудь место поспокойнее и перезвони, я буду ждать. Можешь до моря дойти, там недалеко. Имей в виду, в Хельсинки туча народу понимают или по-русски, или по-английски, а многие и так, и эдак. Сядь, чтобы рядом никого не было, и чтобы видеть, кто вокруг шныряет. Приятного аппетита.

Одинцов тоже сменил дислокацию; это заняло совсем немного времени. Он проехал метров триста по Кавалергардской, свернул направо в Тверскую, припарковал машину «ёлочкой» возле тротуара и, прихватив скромный ужин, прогулялся пару минут до парка перед Смольным.

Подсвеченное в сумерках монументальное классическое здание с белыми колоннами желтело в глубине парка. К центральному портику вела прямая широкая аллея, по обеим сторонам которой стелились подстриженные газоны и стояли рядами деревья – лиственницы, липы, дубы, клёны, ясени; по весне здесь даже сакура цвела. В кольцах гигантских гранитных бассейнов шумели фонтаны.

Добрую сотню лет в Смольном гнездились воспитанницы института благородных девиц, потом большевики устроили здесь свой штаб; при советской власти здание заняло правительство, а в постсоветское время Смольный отвели под офис губернатора.

Народу в Петербурге не меньше, чем во всей Финляндии, и статус отдельного субъекта Российской Федерации тоже ко многому обязывает. Администрация города всегда жила в некотором напряжении, но после того, как Одинцов, Ева и Мунин отыскали Ковчег Завета, в Смольном началась уж совсем сумасшедшая жизнь.

Петербург много лет принято было именовать культурной столицей страны, а теперь – с Ковчегом в Михайловском замке – он стал, можно сказать, духовной столицей мира. Это порождало неисчислимые проблемы, разбираться с которыми приходилось день и ночь. Даже в это позднее время окна протяжённого фасада Смольного были освещены, а по аллее взад-вперёд сновали машины с красными дипломатическими номерами и особыми чиновничьими.

– Задали мы вам работу, – хмыкнул Одинцов, сворачивая с аллеи на прогулочную дорожку. Под подошвами туфель заскрипел гравий.

Сумерки сгущались. Парк выглядел особенно тихим и безлюдным по контрасту с муравейником Смольного. Даже днём народу здесь было немного: мамы из окрестных домов бродили с колясками, ошалевшие от лета дети гоняли на велосипедах и время от времени среди деревьев прокатывалась очередная волна китайских туристов. Сейчас редкие бегуны сосредоточенно наматывали круги по парку, да пяток старушек пасли на газонах таких же старых несуразных собак с горящими лампочками на ошейниках.

Одинцов миновал фонтан, который шелестел в полумраке, и горку с клумбой уснувших пионов; расположился на длинной белой скамье под густыми кустами сирени, отхлебнул из бутылки квасу и захрустел мексиканскими чипсами.

Он думал о том, что Салтаханов не сам попал в квартиру, – его впустила Ева. Зачем? Одинцова это интересовало не меньше, чем следователя, но вопросов у него было гораздо больше. Впустила – или привела? Или она специально прилетела из Амстердама на полдня раньше, чтобы встретиться с Салтахановым с глазу на глаз? И ведь не она же убила Салтаханова. Может, с нею был ещё кто-то? Или это Салтаханов явился не один и погиб от руки своего спутника? В любом случае, убийцы Еву не тронули. Почему? Вряд ли её хотели подставить. Но если не её, то кого? Мунина? Он в отъезде. Одинцова? Опять-таки, зачем? Сквозь рыдания Ева успела сказать про флешку, которую принёс Салтаханов, но рядом с телом Одинцов ничего не нашёл. Выходит, она забрала флешку с собой? А куда подевался старый ноутбук? Вопросы множились, и только Ева могла помочь найти на них ответы.

Одинцов доел нáчос, допил квас, прикурил сигарету и глянул в небо. Лёгкий ветерок разогнал ночные облака; из тёмной глубины россыпью посверкивали звёзды. Под этим же небом и этими же звёздами всего в трёх сотнях километров к западу отсюда Ева сейчас искала подходящее место, чтобы поговорить без помех. Ева… Несравненная красавица и невероятная умница, которая перевернула жизнь Одинцова – сперва во время поисков Ковчега, и ещё раз – после…

Смартфон завибрировал и разразился трелью вызова; дисплей в темноте полоснул Одинцова по глазам яркой вспышкой и заставил прищуриться. На дисплее возник игривый снимок тех времён, когда Ева ещё не бросила карьеру манекенщицы и фотомодели, – Одинцов сам выбрал эту аватарку. Он нажал кнопку гарнитуры, вставленной в ухо, и услышал родной голос:

– Это я. Ты поел?

3. Про то, как всё было

Ева специально вернулась из Амстердама днём, а не вечером.

Для этого ей пришлось уладить свои дела с розенкрейцерами в одни сутки. Ночь прошла почти без сна; последнюю встречу Ева провела за необычно ранним завтраком прямо в аэропорту «Схипхол» и девятичасовым рейсом уже летела обратно в Петербург.