Книга Беззвездное море - Эрин Моргенштерн

То есть не вполне сладость, отнюдь.

Они переживают это всякий раз, когда им случается гасить восковую свечу.

Это напоминание об их самоотверженности.

Но рассказать об этом они не могут.

Они отреклись от своих языков. Добровольно. Отказались от способности говорить, чтобы лучше служить чужим голосам.

Из глубокого уважения к тем, кто был раньше, и тем, кто придет потом, приняли бессловесный обет не рассказывать больше своих историй.

Испытывая приправленную медом боль, молодая женщина, которая сидит на стуле, думает, что сейчас закричит, но не делает этого. В ослеплении ей кажется, что огонь вот-вот охватит всю комнату, и, хотя глаза ее завязаны, она видит пламя и в пламени – призраков.

Пчелка на ее груди трепещет крылышками.

Как только ее язык изъят, сожжен и обращен в пепел, как только церемония завершена и она приступает к служению официально, как только голос ее замолкает, просыпаются ее уши.

И тут она начинает слышать истории.

Сладостные печали

Обман зрения

Мальчик – сын гадалки, предсказательницы судьбы. Он уже в том возрасте, когда роятся сомнения, стоит ли этим гордиться и даже стоит ли об этом рассказывать, но вот так оно есть.

Он идет из школы домой, в квартирку, расположенную над лавкой, которая полным-полна хрустальными гадальными шарами, картами таро, благовониями, статуэтками божеств со звериными головами, пучками сушеного шалфея и пакетиками с шалфеем в порошке. (Запахом шалфея пропитано все вокруг, от постельного белья до шнурков ботинок.)

Сегодня, как всегда, мальчик срезает путь, свернув в закоулок, который охватывает магазинчик петлей, узкий, тесный проход между высокими кирпичными стенами, сплошь и рядом разрисованными граффити, потом побеленными, потом вновь разрисованными.

Сегодня взамен расхожих, буква за букву цепляющихся изречений и банальностей в пузырях на свежей известке красуется только одно художественное творение.

Дверь.

Мальчик останавливается. Поправляет очки, чтобы сфокусировать взгляд, удостовериться, что он и впрямь видит то, на что не всегда его надежное зрение ему намекает.

Дымка по краям рассеивается, и да, это дверь. Побольше, позатейливей и поэффектней, чем привиделась ему с первого взгляда.

Он в замешательстве, как это понимать.

Несообразность требует осмысления.

Расположена дверь в глубине переулка, где тень, туда не достает солнце, но краски все же сияют, и использованы даже пигменты, которые отдают металлом. Работа тоньше, чем у большинства тех граффити, какие мальчику попадались. Выполнена она в стиле, который, он знает, как-то классно называется по-французски, что-то там про обман зрения, но вот прямо сейчас вспомнить, как ему невмочь.

Дверь изрезана – нет, изрисована – четко вычерченным геометрическим узором, который сползает и на боковины, создавая зрительный эффект глубины там, где есть только плоскость. В центре, на той высоте, где полагается быть глазку, стилизованная под общий рисунок резьбы, изображена пчелка. Под пчелкой – ключ. Под ключом – меч. Золотистая, объемная на вид дверная ручка поблескивает, несмотря на то что отражать свет она не может, его тут нет. Под ручкой – замочная скважина, до того черная, что выглядит зиянием, ждущим ключа, а не просто мазком краской.

Дверь удивительная, и красивая, и какая-то еще, мальчику не хватает слов назвать какая, он даже не знает, существуют ли такие слова, хоть бы и причудливые французские.

Где-то на улице лает невидимая собака, но лай звучит приглушенно, так издалека, что словно бы из другой жизни. Облако наползает на солнце. Переулок становится еще длинней, темней, глубже, меж тем как дверь – ярче.

Мальчик неуверенно тянет руку, чтобы прикоснуться к двери.

Та часть его сознания, которая не разуверилась еще в волшебстве, ожидает, что дверь окажется теплой вопреки разлившемуся в воздухе холодку. Ожидает, что изображение существенно изменило суть кирпича. Заставляет чаще стучать сердце, даже когда рука медлит, потому что другая часть сознания считает, что первая проявляет доверчивое ребячество, и готовит себя к разочарованию.

Пальцы касаются двери чуть пониже меча и остаются на глянцевитой краске, покрывающей прохладный кирпич, шероховатость которого все-таки чувствуется под краской.

Это всего лишь стена. Просто стена, а на ней – картинка.

И все-таки.

И все-таки жжет его беспокойное ощущение, что тут кроется нечто большее, чем то, что видят глаза.

Он прижимает к расписанному кирпичу всю ладошку. Поддельное дерево двери выкрашено коричневой краской всего на тон или два светлее его кожи, как будто цвет подобрали специально, ему под стать.

То, что там за дверью, находится где-то еще. Там не комната за кирпичной стеной. Там что-то большее. Он это знает. Он чувствует это всей кожей.

Такой момент его мать назвала бы знаковым. Момент, который меняет собой те моменты, что наступают потом.

Одно лишь ясно осознает сын предсказательницы судьбы: дверь представляет собой нечто важное в том смысле, который он никак не в силах объяснить даже себе самому.

Мальчик в начале истории не может знать, что история уже началась.

Проводя пальцем по рисованным контурам ключа, он дивится тому, до чего объемным тот выглядит, наряду с мечом, пчелкой и дверной ручкой. В этот знаковый момент поверни мальчик ручку, открой он дверь – все бы переменилось.

Но он этого не сделал.

Нет, он засунул обе руки в карманы.

Часть его сознания решает, что он слишком взрослый, чтобы всерьез верить в то, что реальная жизнь похожа на ту, в книжках. Другая же часть решает, что если он не попробует, то не будет разочарован и сможет потом мечтать о том, что дверь могла бы открыться, пусть и понарошку.

Он стоит с руками в карманах, в последний раз оглядывает дверь, а потом уходит.

На следующий день любопытство заставляет его вернуться, и он видит, что дверь закрасили. Кирпичная стена побелена так, что даже места того не различить, где была дверь.

Так и вышло, что сын ворожеи, предсказательницы судьбы, не нашел своего пути к Беззвездному морю.

Пока что.

Январь 2015

На полке университетской библиотеки стоит книга.

Ничего необычного в этом нет, но стоит эта книга совсем не там, где ей полагается.

По ошибке она попала в раздел беллетристики, хотя содержание ее по большей части верно, а в остальном – верно вполне.

Книга дареная, прежний владелец завещал свое книжное собрание университету. Собрание передали библиотеке, где книги классифицировали по десятичной системе Дьюи и под обложку каждой приклеили стикер со штрихкодом – для того чтобы, просканировав его на кафедре книговыдачи, выдать книгу тем, кому она требуется.