Книга У алтаря любви - Дорин Оуэнс Малек

Марк подошел к ближайшему фонтану ополоснуть лицо. Мраморная Диана, богиня охоты, с распущенными волосами, перевязанными кожаным ремешком, перекинутым за спину колчаном со стрелами, стояла в мраморной чаше, вода каскадами лилась из ее протянутых рук. Умыв лицо, он повернулся и чуть не столкнулся с каким-то рабом, склонившимся над плакатом, прикрепленным к основанию фонтана. В нем сообщалось о предстоящих гладиаторских поединках.

Марк вытер лицо краем плаща. Толпу, окружавшую его, можно было сравнить с разноцветьем радуги: чернокожие из Карфагена и Утики из Северной Африки, получившие свободу галлы с цветущим цветом лица, темноглазые потомки этрусков, как и он сам, золотоволосые греки из Коринфа с бледным цветом лица и завитыми волосами – все в тогах свободных граждан. Рим не признавал расовые предрассудки, в Республике существовали только строгие правила, делившие всех на граждан и не граждан: первые должны были быть на ступень выше последних по имущественному цензу. Поэтому заветной целью каждого раба и свободного человека являлось получение гражданства, которое давало право голоса, регистрации во время переписи населения, участия в значительных и незначительных событиях общественной жизни. Человек без гражданства считался рабом, которому можно приказывать, им понукать. Если очень повезет, то о нем заботился хозяин, но не больше, чем о преданном псе.

Марк родился гражданином, что навсегда отделяло его от черни, сейчас окружавшей его, когда он проходил мимо статуй и трибун преторов, в курию, где заседал Сенат. Только граждане имели право носить тогу, длинный задрапированный плащ, выделявший знатных людей среди остальных, одетых в простые одеяния из грубой шерстяной ткани. Последние относились к знатным гражданам в пропорции три или четыре к одному. Рабы привозились в Рим как военная добыча во время покорения варварских племен. Победители доставляли их в цепях для продажи на аукционе. Так как империя[8]покорила все Средиземноморье, получившее среди римлян название «наше море», то рабов можно было встретить повсюду.

Как и большинство граждан, Марк редко задумывался об их судьбе: у каждого из них теплилась надежда стать гражданином; свобода предоставлялась за какие-то благородные деяния, чаще – покупалась после многих лет верной службы, а то и благодарный хозяин даровал ее. Но большинству так и не удавалось осуществить мечту, и они всю жизнь служили тем, кто отличался от них только званием гражданина республики, гордившейся своей самой могущественной и победоносной армией в мире.

Марк служил ярким тому доказательством, почему римская армия сметала врагов на своем пути, словно волна прилива, смывающая берег. Считая главным смыслом жизни военную дисциплину, как и все римские солдаты, он мог промаршировать шестнадцать миль в день, получая скудный рацион, и, прежде чем лечь спать, соорудить лагерь для ночевки. Центурион превратился в один из механизмов военной машины, хорошо обученной искусству войны. Все остальное было делом второстепенным. Он много лет не виделся с семьей, у него не было друзей вне армии, ему некогда было влюбиться. Он относился к женщинам, как к необходимой вещи, нужной для воспроизводства потомства, но считал глупым и даже позорным позволить эмоциям завладеть своей душой. Красивый, отмеченный высокими воинскими наградами, он никогда не ощущал недостатка в женском обществе, но время на особые привязанности не тратил, да и не стремился к ним.

Марк, раскрыв тунику у шеи, поморщился, вынул камешек, попавший в сандалию. В последнее время на него стало накатываться незнакомое чувство одиночества, ощущение неудовлетворенности спартанским образом жизни, который ранее его совершенно не тяготил, – вероятно, слишком много воевал, и, наконец, наступило время для перемен в его жизни. Он не понимал, что с ним, но это новое чувство заставляло его ощущать смутное волнение, искать чего-то нового, неизведанного. И ему совсем не нравилось такое состояние.

Он осматривался вокруг, наблюдая разношерстную толпу и городскую суету. Возвращение в Рим всегда радовало его. По сравнению с этим городом его родная Корсика казалась отсталой провинцией, и каждый год в своих мечтах ему вспоминались зимние квартиры в Риме. Они находились рядом с городом, стоило немного пройти, и вот она – шумная толпа, бурлящая, как и сегодня, вокруг него: проехал строитель, понукая мулов, впряженных в тележку, груженную строительным материалом, следом бежали две собаки, бросаясь друг на друга из-за кости; с другой стороны улицы показалась похоронная процессия – нанятые плакальщицы рвали на себе одежды; перед книжной лавкой поэт читал свои последние стихи; под портиком слева художник рисовал портреты и продавал их прохожим; купец предлагал жемчуг и бронзовые изделия из Индии, а также туринскую пурпурную краску для окрашивания каймы тоги богатым людям. Замечая все это, Марк удивлялся, почему все это не радует его, как прежде?

– Добрый день, центурион, – приветствовал его владелец конюшни, поравнявшись с ним. – Не купишь ли прекрасную лошадь? У меня есть великолепный арабский скакун, просто красавец. Если купишь, буду бесплатно содержать его в конюшне всю зиму, пока не отправишься в новый поход.

Марк улыбнулся и покачал головой.

– Наслышан о тебе, Постум. Ты всегда сбываешь с рук своих пони неопытным солдатам. К тому времени, когда армия подойдет к Альпам, лошадь захромает. А в это время ты будешь тратить полученные сестерции на аквитанских проституток.

Лицо владельца конюшни сразу стало грустным.

– Я не заслужил таких слов. Это мои конкуренты распространяют обо мне всякие отвратительные сплетни. Удивляюсь, как такой заслуженный воин прислушивается к ним.

– Ты доставил много неприятностей моему другу Септиму, старина, – смеясь, ответил Марк. – Выбрал не того покупателя. У него влиятельная семья и очень длинный язык.

– Я продал Септиму Валерию породистую кобылу. Не моя вина, что он загнал ее.

– Животное было рахитичным, – настаивал Марк.

– Это ложь.

– Как только армия вернулась на зимние квартиры, Септим каждое утро приходит на форум и всем рассказывает об этом, – добавил Марк, усмехаясь.

Владелец конюшни рванул поводья лошади, на которой сидел, и отъехал, недовольно бормоча что-то под нос.