Книга Возвращение алтаря Святовита - Алексей Борисов

– А я ведь тоже немец. Как видишь, нормальный человек, на зверя не похож. Так что на, бросай монетку, а я сейчас свечу зажгу.

Чиркнула спичка, фитиль нехотя разгорелся, освещая пожухлую траву. Дайва подкинула монетку перед собой, та перевернулась несколько раз в воздухе и воткнулась ребром между сучками и желтоватыми хвойными иголками, устилавшими пол шалаша.

– Это хорошо или плохо? – спросила девочка.

– Это странно, – задумчиво, как бы сам себе, произнёс Петер. – Я не склонен верить в предопределённость случая. Может, подбросим ещё раз?

– Будет нечестно, – возразила Дайва.

Петер вспомнил, как перед выпуском из училища, он по старой традиции, отправился к гадалке. Дождавшись своей очереди, кроме сердечных дел, поинтересовался и мировыми; победит ли Россия в этой войне? Та раскладывала карты и так и этак, смотрела в хрустальный шар и, в конце концов, тяжело вздохнув, сказала, что нет. На встречный вопрос, неужели Германия с Австро-Венгрией стяжает лавры победителя, ответ был аналогичен. Лицо гадалки в воспоминаниях Дистергефта стало размытым, а вот последняя её фраза: «В жизни, как и в судьбе отдельного человека, бывает не только «или – или», но и нечто третье, непредусмотренное»; сейчас почему-то вспомнилась отчётливо.

– Что ж, – посетовал Петер, – на то он и жребий, чтобы следовать ему. Это шалаш косарей, а тут, насколько я знаю, полно хуторов. Утром пойдём по протоптанной тропе вглубь леса. Теперь спать.

На рассвете они покинули шалаш. Петер подобрал обломанное косовище от «литовки», просунул под ручку чемодана, зафиксировал пучком соломы и, водрузив палку на плечо, последовал по дорожке, давно не видавшей колёс телеги. Дистергефт шагал широко, размахивал левой рукой и говорил не переставая. Дайва шла рядом, раскрыв рот, вникала в рассказы об экспедициях, тайнах летоисчисления, раскопках золотых курганов и стала первым слушателем защиты докторской диссертации своего спутника. Тот так самозабвенно декламировал ливонскую хронику, что незаметно для себя перешёл на немецкий язык, затем на латынь, и когда они подошли к узкому мостику через речку, то обернулся назад, ожидая услышать слова восхищения или как минимум одобрения проделанной им работы, но…

– Я… я ничегошеньки не поняла. Мы в школе не проходили, – Дайва запнулась на полуслове, – у нас учителя истории и иностранного языка замещает Любовь Константиновна, а она преподаватель математики. Нам обещали с нового учебного года…

Для Петера Клаусовича это стало подобно грому среди ясного неба. Система образования в Ленинграде, откуда была Дайва, была поставлена на высочайшем уровне. Или, как ему казалось, с позиции сотрудника университета, на весьма приемлемом. Молодёжь приходила подготовленной и жаждущей новых знаний. При прилежном обучении ученик после восьмилетки должен был овладеть одним иностранным языком. Обычно изучали немецкий. Девочка, с её слов, в сентябре пойдёт в шестой класс, значит, хотя бы должна была понять, о чём шла речь. Ладно язык, но история!

«Вот доберусь до университета, сразу напишу, куда следует. Какое кощунство! Историю преподаёт учитель математики», – подумал Дистергефт и поймал себя на мысли, что всё-таки думает о том, что, в конце концов, окажется в Ленинграде, а не в Вюртемберге.

За настилом из почерневших от времени брёвен дорожка поворачивала параллельно реке и уходила вглубь леса. Пропетляв с полтора часа мимо поросших осокой болотин, и похожими на маленькие ёлочки хвощом, путники вышли на поляну. За ней начинались болотные заросли, потом снова стало суше под ногами, а когда на пути встал густой ельник, через который напрямик можно было пройти только с помощью топора, Дистергефт испугался. Ему показалось, что кто-то специально водит его по лесу с одной целью: запутать и заставить вернуться обратно. Стало очень темно, и будь он один – повернул бы. Лихорадочно соображая, что делать, – Петер по какому-то наитию скрутил дулю и, удивляясь самому себе, пробормотал под нос частушку про лешего, которую как-то раз поведал ему Равдоникас, оказавшийся в своё время в аналогичной ситуации в буреломах Белоозерья. В лесу резко запахло грибами, хотя до этого Клаусович мог поклясться, что секунду назад он не воспринимал никакие запахи, кроме прелой травы и болотной тины. Посмотрев, как Дайва тоже стала шмыгать носом, он как кабан, положившись на своё обоняние, ломанулся, казалось бы, через непролазный ельник и спустя минуту выскочил на просеку, держа девочку за руку. Вновь обретённая дорожка выходила на увал, где впереди обозначался большой просвет. Как только глаза привыкли к яркому солнцу, к своему удивлению, путники обнаружили одиноко стоящий на холме дом, окружённый высоким, в некоторых местах обрушенным каменным забором, сплошь закрытым переплетающейся между собой ежевикой. Еле заметная тропинка заканчивалась у массивных ворот, возле которых угадывался давно потерявший свою глубину и значение ров. Дистергефт замер, внимательно всматриваясь и вслушиваясь. Изредка завывал ветряк, стальные лопасти которого, так похожие на пропеллер гигантского самолёта, живущие какой-то своей, обособленной жизнью, вибрировали от резких порывов ветра и были чужды древней архитектуре дома, как и видневшийся из-за крыши усадьбы тонкой стальной трубой с проводами. Кроме этого шума ничто не выдавало присутствия какого-либо живого существа: ни лая собаки, ни мычания коровы, ни храпа или звонкого ржания лошади.

– Дайва, – шёпотом обратился Петер к девочке, – спрячься пока вон за тем деревом, оно довольно широкое и скроет тебя. А я подойду к дому и осмотрюсь.

– Петер Клаусович, – девочка затеребила спутника за рукав, останавливая, – смотрите, вон на крыше. Это антенна торчит. Я вам точно говорю, это антенна, у нас похожая в радиокружке Дворца пионеров была, ГУГМСовцы подарили. Я туда три раза в неделю ходила и азбуку Морзе назубок выучила. Здесь наверняка метеорологи пост наблюдения поставили.

– Делай, что я тебе велел, – зашипел на Дайву Петер, – я тоже её заметил. Только для этого захолустья, куда и пешком с трудом, иметь такую новинку вместе с ветряным электрогенератором слишком неестественно. Как бы ни шпионы здесь поселились. Если я позову тебя по имени, то смело выходи, а нет, то беги со всех ног обратно, той дорожкой, что мы шли.

Подкравшись к воротам, Петер потянул на себя створку и с удивлением обнаружил, что за декоративными деревянными рейками покоится что-то весьма тяжёлое, как бы ни железное. Удвоив усилия, он ничего не добился – ворота ни шелохнулись. Бросив неудачную затею, Дистергефт стал обходить забор, внимательно вслушиваясь в малейший шум, и вскоре оказался возле крутого обрыва, обильно поросшего кустарником. Внизу простиралась речка, а в десяти шагах от него спускалась к воде деревянная лестница с частично уцелевшими перилами. Стараясь не уколоться колючей ежевикой, Петер протиснулся по краю крутого склона и отдал должное своей смекалке, когда наткнулся на ещё одни ворота и широкую дверь, которая оказалась незапертой. Оказавшись во дворе, он бегло осмотрел строения и остановился возле дома с крыльцом. Из-за забора он выглядел иначе, как и подобает старым деревянным зданиям. Теперь же можно было различить первый этаж, выполненный из камня, и понять, что видимый фасад для чужого глаза как бы бутафория. Вблизи постройка казалась крепостью. Окна наглухо закрыты плотно прилегавшими ставнями, флигель напоминает прямоугольную башню с чётко рассчитанными бойницами, а вместо клумбы серые гранитные плиты, исключающие подкоп. Причём всё это какое-то неживое, мрачное, наводящее чувство тревоги. Петеру не раз приходилось бывать на раскопках, и он хорошо знал, чем пахнет старина, так вот, глазами он видел, что дому не один век, а носом не чувствовал. Не было того запаха пыли со сгнившим деревом. Оставалось выяснить, насколько найденное строение обитаемо. Хотя изобилие на углах паутины и нескошенная трава, говорящая о том, что люди давно не появлялись здесь, на всякий случай Петер громко крикнул: