Книга Император Наполеон - Николай Троицкий

В оставшиеся дни до коронации, назначенной на 2 декабря 1804 г., Наполеон обсудил с Пием VII важные детали коронационного обряда, а в последний момент успел решить вдруг всплывший перед ним вопрос ошеломляющей значимости. Судя по совокупности данных, которыми оперируют Ж. Тюлар, А. Кастело, В. Кронин, император заранее договорился с папой, что собственноручно возложит на себя корону[16], хотя Констан Вери, а вслед за ним и некоторые историки утверждают, будто Наполеон совершенно неожиданно «выхватил корону из рук Папы и сам нахлобучил ее себе на голову» (а потом и на голову Жозефины)[17]. Гораздо сложнее было решить другой вопрос - о коронации Жозефины.

Дело в том, что Жозефина сама призналась Пию VII, что она не венчана с Наполеоном церковным браком. Реакция папы на это признание испугала Жозефину. «Святой отец чуть не лишился чувств, - пишет об этом Андре Кастело. - Как же так! Его, посланца Христа на земле, наместника Господа, посмели вызвать за тысячу лье от Рима, чтобы помазать священным елеем двух людей, живущих в смертном грехе вот уже несколько лет?!»[18] Пий VII был настолько скандализирован таким попранием христианских норм брака, что заявил Наполеону со всей категоричностью: «Ничто не заставит меня обесчестить Святой престол и узаконить сожительство императора Франции с женщиной, которая в глазах Церкви - никто!» Теперь и Наполеон был озадачен: до коронации - считаные дни, что делать?! Папа сам подсказал ему: «Нужно немедленно провести обряд бракосочетания по церковным канонам с помощью опытного священника, иначе императрица останется без короны!» Так и было сделано: 1 декабря 1804 г., за день до коронации, у алтаря в кабинете Наполеона опытный священник обвенчал императора с его невенчаной супругой. Этим «опытным священником» был кардинал Феш[19].

Утро 2 декабря выдалось в Париже морозным и снежным, да еще с пронизывающим ветром. Тем не менее к 9 часам на всем пути от дворца Тюильри до собора Нотр-Дам уже собрались толпы зевак, чтобы поглазеть на невиданное за всю историю Франции зрелище - проезд папы римского на коронацию императора французов, первого за тысячу лет после Карла Великого. Ждать на морозе под снегом и ветром им пришлось долго, но они дождались, и увиденное их не разочаровало. Вот как описывает прибытие папы к собору Хилэр Беллок: «Наконец, появилась кавалерия - эскадрон драгун, а за ним кареты официальных лиц, сопровождавших папу, и (к радости мальчишек, да и взрослых, которые смеялись и хлопали в ладоши) крестоносец папы, восседавший на муле и высоко поднявший тяжелый крест с золотым распятием. Затем появилась карета, в которой сидел Пий VII в белой шелковой мантии и белой шапочке и напротив него два кардинала в красных мантиях. Папа, подняв два пальца, благословлял верующих направо и налево своей старческой рукой. Но никто не преклонил колен и не осенил себя крестным знамением. Это было нечто новое: уже 12 лет жители Парижа не видели у себя на улицах никаких религиозных процессий»[20].

Когда Пий VII под звон главного колокола собора вышел из кареты и направился к соборным вратам, его свита, вываливаясь из своих карет, потянулась за ним, и все вокруг могли подивиться ее многолюдью и пышности: подсчитано, что папу сопровождали 5 кардиналов, 4 епископа, 2 римских князя и 97 прелатов, камергеров, секретарей.

Наполеон со своей свитой должен был прибыть в Нотр-Дам к 11 часам. С утра он нервничал, облачаясь в непривычно роскошный и, как ему казалось, очень неудобный наряд. Пока Констан помогал ему одеться, он «прибегал к риторике и проклятиям в адрес вышивальщиков, портных и поставщиков»[21]. Его можно было понять, учитывая, что он надел на себя с помощью камердинера шелковые чулки с золотой вышивкой, шнурованные туфли с позолотой, бриллиантовые пряжки и пуговицы на подвязках, сверкавший от золота и драгоценных камней жилет, плащ с двойной бриллиантовой застежкой и, наконец, мантию с поясом из бриллиантов. Не зря, вернувшись после коронации в Тюильри и сбросив с себя весь этот «шик - блеск», он скажет Констану: «Ну, наконец, я смогу дышать». «Без сомнения, он чувствовал себя гораздо лучше в дни сражений», - подумал тогда Констан[22].

Зато парижане взирали на торжественный выезд императора из Тюильри к собору Нотр-Дам с неописуемым восторгом. Надо признать, зрелище было диковинным и красочным. Впереди гарцевал конный эскорт, во главе которого рисовался, салютуя народу обнаженной саблей, весь разодетый в шелка и бархат зять императора, комендант Парижа Иоахим Мюрат. За ним следовала императорская карета, запряженная восьмеркой на редкость красивых лошадей в сверкающих сбруях и чепраках. Карету украшал золотой герб - «орел в полете». На бархатных подушках передней скамьи лицом к Наполеону и Жозефине сидели братья императора - Жозеф и Людовик. За императорской каретой спешил длинный ряд из 25 свитских карет, в которые были впряжены 152 лошади. На дверцах карет блестели орлы и пчелы всех цветов радуги. Все это двигалось под перезвон колоколов со всех церквей Парижа, под залпы артиллерийского салюта и гром музыкального сопровождения. «Я никогда, ни раньше, ни позже, - вспоминал Констан, - не слышал такой впечатляющей музыки: два оркестра с четырьмя хорами, более трехсот музыкантов; множество военных оркестров, игравших героические марши»[23].

Наполеон в те минуты, судя по всему, чувствовал себя, как обычно, спокойным перед ликующими толпами народа. Но Жозефина едва ли могла успокоиться при мысли о том, что она пережила в последние дни и что еще предстояло ей пережить в ближайшие часы. Ее мучило скандальное «дело о шлейфе». Три сестры Наполеона давно ненавидели Жозефину, завидуя ней, а теперь, в преддверии ее коронации, боялись еще ниже «опуститься» в сравнении с нею. Поскольку брат Наполеона Людовик, как коннетабль, был возведен в достоинство «императорского принца», его жена Гортензия (дочь Жозефины!) стала принцессой. Этого сестры императора стерпеть не могли. Все три - Каролина, Элиза и Полина - закатили брату истерику: «Гортензия - принцесса, а мы - никто?!» Император осадил их фразой, которая, по мнению Эмиля Людвига, «достойна войти в сборник всемирного юмора: “Слушая вас, можно подумать, что Его Величество наш покойный отец оставил нам империю и корону!”»[24]. Сестры угомонились, но ненадолго: случилось «дело о шлейфе».