Книга Авантюристы - Ольга Крючкова

Она решила пройтись вокруг дома, точнее – того, что от него осталось. В одном из разбитых окон она увидела мёртвую кухарку. Часть правая лица и тела несчастной обгорели. Картина была ужасающей…

Лиза почувствовала тошноту, её вырвало, голова закружилась, ноги обмякли, сознание провалилось в бездну.

– …Гляди-ка, наша Лизка! – прокричал дворовый мужик. – Петр Анисимович, батюшка! Так энто она, точно она!

Горюнов вернулся на пепелище своего дома, предусмотрительно оставив жену и сына в поместье. Едав узнав, что неприятель оставил город, барин решил проведать родовое гнездо. Увы, его ожидал полный разор.

– Тимофей, посмотри, жива ли она, бедняжка, – распорядился барин.

– Кажись, жива…

Сознание медленно возвращалось к Лизавете.

– Чаво, девка, напугалась сердечная? – участливо поинтересовался управляющий. Та же смотрела на мужика невидящим взором. – Лизка, очнись! Я это ж я – Тимофей! Барин-то вернулся…

Женщина окончательно очнулась. Тимофей помог ей подняться с земли. Она огляделась: действительно, вон управляющий, а вон и барин – отец родной, стоит.

– Чаво с ней делать-то? – поинтересовался Тимофей.

– С девкой-то? Да в поместье её надобно отправить. Она и так натерпелась, – сказал барин. – А дом надобно заново строить, лес покупать, плотников нанимать. М-да… Строительство встанет в копеечку.

* * *

Вскоре Лиза прибыла в Горюново. Глафира Сергеевна встретила свою крепостную, словно родную.

– Ах, бедняжка! Как только ты там уцелела-то? – искренне сокрушалась она. – Мы такого здесь про французов наслушались. Отправляйся в девичью, я же распоряжусь тебя помыть и выдать новую одежду, эта уж больно грязна.

– Благодарствуйте, барыня… – пролепетала Лиза.

– Ну, ладно уж, иди милая…

Лизавета пребывала, словно в тумане. Здешние крепостные девки, преисполненные искреннего сочувствия, помогли страдалице помыться в просторной кадке, разумеется, заметив её изрядно округлившийся живот. Старшая из девок, поставленная барыней для соблюдения приличий и порядка, сразу же направилась к своей благодетельнице и, поклонившись, доложила: Лизавета – в тяжести, судя по всему, пребывает месяце на четвёртом-пятом, не меньше.

Глафира Сергеевна опешила, но быстро взяла себя в руки:

– Дело молодое. Наверняка, она ещё согрешила до взятия Смоленска. Надо бы с ней потолковать по-матерински. Зови Лизавету ко мне.

Лиза, обряженная в новую голубую ситцевую рубашку и поплиновый цветастый сарафан, явилась перед строгим взором барыни.

– Лиза, скажи мне всю правду. С кем была ты из наших дворовых мужиков? Ты понимаешь, о чём я говорю?

Молодуха кивнула.

– Понимаю, барыня… Ни с кем не была…

Глафира Сергеевна вскинула брови от удивления:

– Помилуй, но ты же – в тяжести!

– Точно так, барыня. Но не от нашего мужика, от сазоновского…

Хозяйка ещё более удивилась:

– Право за вами молодыми не уследишь! И от кого же?

– От кучера Фрола, – призналась Лиза.

– Ах, вот оно что-о-о, – протянула Глафира Сергеевна. – Не мудрено, помещик Сазонов приятельствует с Петром Анисимовичем. Вы не раз виделись и … – она не стала заканчивать свою мысль. – Ничего, я напишу Сазонову в Нижние Вешки. Правда, придётся отдать тебя… Да ну, ладно, сговоримся с Сазоновым… Иди и ни о чём не беспокойся, без мужа не останешься.

Сердобольная Глафира Сергеевна отписала письмо лично Сазонову, поведав ему историю своей крепостной. Сазонов тотчас же, по прочтении письма, вызвал к себе Фрола и велел сознаться: имел ли тот плотскую связь с Лизаветой, что из барского дома Горюновых? Тот скрывать не стал, отпираться не было смысла:

– Было дело, барин, любилися, покуда хранцуз Смоленск не пожог.

– Так, так… Стало быть, сознаёшься, что девку испортил? – наседал хозяин.

– Как испортил? В каком енто смысле? – не понял Фрол.

– Да в таком, что Лизавета сия, в тяжести, месяце на четвёртом-пятом, как пишет Глафира Сергеевна.

– Я…я… – мямлил кучер. Отцовство ему признавать вовсе не хотелось. Мало ли что было, да и не вязалось что-то. – А может, это дитё-то вовсе не моё! Вот! Она в городе сколь времени была без меня, почитай, месяцев пять! И чаво там было, не ведомо! В доме Горюновых хранцузы стояли! Так кто ж знает – кто ей рябёночка-то заделал…

Сазонов с осуждением смотрел на своего кучера:

– Ну и мерзавец ты, Фрол! Выпороть бы тебя солёными розгами. Пётр Анисимович мне давний друг и что я ему скажу: мои, дескать, мужики брюхатят ваших девок так ради забавы?! А потом, мол, французы виноваты?!

– Лучше розги! Меня ж потом весь город засмеёт! Не хочу я на ней жениться!

Сазонов усмехнулся:

– А я вот велю тебе, и женишься.

Фрол упал на колени перед барином:

– Помилуй, отец родной! – он перекрестился и лбом ударился прямо в деревянный пол. – За что позор мне такой?! Да и вам в дому на кой нужны сплетни-то?

Сазонов задумался: а действительно – на кой? Подумаешь, девку обрюхатели! Небось, не без её же ведома и желания…

– Ладно, отпишу Глафире Сергеевне, что ты женился месяц назад на моей дворовой девке.

– Батюшка, на любой женюсь, на которую укажешь… – подобострастно заверил Фрол.

* * *

Глафира Сергеевна прочитала письмо помещика Сазонова и пришла в неописуемое возмущение, тотчас велев явить перед своими ясными очами Лизавету. Та вошла в покои барыни, переваливаясь как утка, живот за последнюю неделю на сытых харчах вырос ещё больше.

Хозяйка цепким взором смерила свою крепостную, гневно потрясая письмом:

– Фрол твой женился по распоряжению барина на некой дворовой девке! Так что Лизавета…

Молодуха всё поняла и залилась слезами:

– Стало быть, баструка[2] на свет Божий рожу-у-у, – протянула она, утирая сопли рукавом рубахи.

После разговора с барыней Лизавета стала задумчивой и молчаливой. Дворовые же девки постоянно донимали её подковырками и вопросами, всем было до смерти интересно: кто же отец?

Наконец, в одно прекрасное время несчастная не выдержала и выдала такое, что у девок, занимавшихся шитьём в горнице, округлились глаза. На очередную подковырку, исходящую от гадостной Анфиски, Лизавета нагло заявила:

– А чаво тебе до отца-то? Чай ты ему за ненадобностью с таким – то вороньем носом да кривыми ногами. Я вчерась видала твои коромысла в бане-то. Полюбовник-то мой, хранцузский, на прощанье подарил мне золотую монетку, во смотрите! – она извлекла луидор из кармана сарафана и протянула на ладошке всем на обозрение.