Книга Фехтмейстер - Владимир Свержин

— Слушаюсь, ваше величество! — резко поднимаясь с обитого светлым атласом кресла, отчеканил Лунев, силясь унять внезапное сердцебиение. — Сделаю все, что в человеческих силах!

— Итак, Платон Аристархович, — вновь делая знак садиться, заговорил император. — Мне не хотелось бы огорчать достойнейшего командующего моей Кавказской армией генерала Юденича, который просит вас к себе начальником контрразведки, но, увы, придется. Нынче же вы будете зачислены офицером для особых поручений в мою походную канцелярию. Я даю вам полную свободу действий. Начальник моей личной охраны полковник Спиридович еще утром получил распоряжение оказывать вам, господин полковник, все необходимое содействие. Такие же рескрипты нынче получат полиция и жандармерия. Расходы по этому делу я беру целиком на себя, дабы не обременять казну и не вдаваться в лишние дебаты. Мне нужен результат. Чем скорее, тем лучше. Особо же полагаюсь на ваше умение хранить тайны.

— Я могу ознакомиться с документами, на основании которых строятся такие… — полковник Лунев замешкался, подыскивая слова, — тяжелые подозрения? Если, конечно, подобные документы вообще имеются.

— Имеются, — кивнул Николай, досадливо кривя губы. — И вы с ними непременно ознакомитесь.

* * *

Всю обратную дорогу полковник Лунев размышлял об услышанном и увиденном. Начавший падать снег быстро превратился в густую метель, и поезд тащился медленно, словно впереди шел кто-то с лопатой, расчищая заметенные рельсы. Заглянувший было проводник негромко предложил чай, но, увидев, что полковник в новеньких золотых эполетах и при флигель-адъютантских аксельбантах погружен в собственные мысли, поспешил ретироваться, дабы не тревожить его высокоблагородие.

Царскосельская железная дорога, связывавшая Санкт-Петербург, или как его теперь величали — Петроград, с любимой резиденцией государя и его семьи, постоянно видела в своих вагонах весьма значительных персон и потому вполне оправданно могла гордиться предупредительностью и сообразительностью служащих.

Сейчас вагон был едва ли не наполовину пуст. Дачи и загородные дома в эту пору обезлюдели, лишь те, кого служба удерживала вдали от столицы, спешили добраться до ночи к родным очагам.

Платон Аристархович глядел на разгул стихии за вагонными стеклами, пытаясь ответить на самый банальный вопрос: «Почему я?» Почему именно ему, военному контрразведчику, а не хранителям державного покоя — жандармам, или на худой конец дворцовой полиции, нынче поручено разбираться с этим заговором? Да, за ним числилось несколько дел весьма щекотливого свойства, неизменно завершавшихся победой. Он не был новичком в тайной войне сильных мира сего… И все же, почему он?

Впрочем, к чему мудрить, отрешение законного государя от власти, какими бы благими намерениями оно ни прикрывалось, есть несомненное государственное преступление. Теперь же, в часы войны, это еще и преступление военное. А стало быть, кому, как не военной контрразведке, им заниматься? Логично? Вполне! Значит, сомнения прочь, господин полковник, и марш-марш!

Первым делом надлежит сформировать группу из людей надежных, проверенных и знающих дело наилучшим образом. Знать бы только, где ж таких нынче сыскать? Старые испытанные соратники как один в действующей армии: кто вот так, как он, в контрразведывательных отделениях, а кто и попросту строевыми офицерами.

Великая беда для России — отсутствие правильных разведывательных и контрразведывательных служб. Все случайно, все кавалерийским наскоком. Сегодня ты состоишь при Особом Делопроизводстве главного управления Генерального штаба и решаешь, быть может, участь державы, а завтра — начальственный ветер переменился, и ступай полком командовать!

Лунев неспешно перебирал в памяти имена тех, кто мог бы сослужить добрую службу в этом непростом деле… Нет, никого.

Хотя, впрочем, почему же нет? Платон Аристархович невольно улыбнулся. Пред внутренним его взором возникла тучная фигура забавного человечка, напоминавшего небольшой монгольфьер в золотом пенсне. Сходство увеличивалось еще и тем, что коротышка пыхтел при ходьбе, точно горелка под воздушным шаром. Звался сей яркий образчик человеческой породы Христиан Густавович Снурре. Коллежский асессор и кавалер. При всей своей внешней непрезентабельности этот потомок шведского вахмистра, взятого в плен еще при Шлиссельбургской баталии, был самым въедливым, самым тщательным архивистом в департаменте полиции. А архивы, как гласила популярная в коридорах Особого Делопроизводства пословица, — есть верная смерть шпиона.

Здесь, кажется, предстояло иметь дело с врагом внутренним. Но — кто знает, кто знает! Наверняка Снурре должен быть в Петрограде. Невероятно, чтоб Христиана Густавовича отправили на фронт, а уж добровольцем представить его — и подавно сверх всяких фантазий!

Стройный ход мыслей Лунева был прерван самым неожиданным и бесцеремонным образом.

— Ах ты, шпионка! — донеслось из коридора. — Ах, гадючье семя!

— Помилосердствуйте, господин штабс-капитан! Да что ж вы такое делаете-с?! — Второй голос, не такой яростный, скорее испуганный, принадлежал давешнему служителю Царскосельской железной дороги.

— Изыди, каналья! — продолжал бушевать неведомый крикун. — Ты что же, с ней заодно?! Родину продаешь, скотина?! На Иудины сребреники позарился?

За дверью послышался вскрик и звук падающего тела.

— Ну вот ты и попалась, паскуда! — разъяренный голос доносился совсем рядом. Лунев готов был поспорить, что неизвестный ему офицер изрядно нетрезв. Он тяжело вздохнул, поднимаясь с обитого темным плюшем дивана, и шагнул к двери.

Картина, представшая его взору, действительно не радовала. У самой двери его временного обиталища жалась к стене невысокая молодая женщина в длинном собольем палантине, из-под которого выглядывал стоячий воротник зеленого с бледно-золотым узором платья. Огромные темные глаза ее смотрели испуганно, и, судя по дрожанию пухлых, хорошо очерченных губ, она готова была разрыдаться, когда б не так боялась своего обидчика.

Несчастный проводник сидел на полу, подвывая и держась за челюсть. Бузотер, подгулявший верзила в новенькой пехотной форме, устремился было к жертве, расстегивая висевшую на поясе кобуру, но вдруг уперся в коренастую, ладно сбитую фигуру Лунева.

— Извольте занять свое место, господин штабс-капитан! — упирая в пьяного офицера жесткий взгляд, процедил тот. — Немедленно!

Глаза дебошира остановились на мундире Лунева. Он качнулся назад, запоздало прикрывая белый крест с черным якорем на груди — знак 199-го пехотного Кронштадтского полка.

— Так ведь шпионка же ж, — куда как менее свирепо пробормотал кронштадтец. — Австриячка!

— Извольте повиноваться! — уже не скрывая раздражения, жестко прикрикнул Лунев. — Австриячка она или же сам кайзер Вильгельм, самосуд чинить вам не подобает!

Зло ворча под нос, самозваный охотник за шпионками уныло ретировался в свое купе.

— Ваше высокоблагородие, — взмолился железнодорожник, поднимаясь с пола, — дозвольте, барышня в вашем купе поедет, а то ведь сами видите, неровен час…