Книга Человек у руля - Нина Стиббе

Нянь как возможных помощниц в борьбе с одиночеством я в свой список не включила, ну разве что была одна очень милая няня по имени Джоан, но она к тому времени уже осталась в прошлом. Они подолгу не задерживались, да и все были немного не на нашей волне – в отличие от мутанта миссис Лант, которая провела с нами долгие годы и знала нас как облупленных. Поначалу мама всегда старалась подружиться с новой няней, вела себя непринужденно, но когда няня давала понять, что дружить с мамой не намерена, мама обдавала эту няню холодом, будто обиженная школьница. Такие представления смущали даже меня. Няни просто хотели, чтобы их оставили в покое и дали немного денег. Когда нас покинула третья няня, мама с трудом собралась с духом, чтобы позвонить в агентство и попросить прислать четвертую. Владелица агентства, тупая корова, имела склонность осуждать других и водила дружбу с бабушкой, но мама все-таки позвонила, и нам прислали Мойру с желтыми, как у волка, глазами, смотреть на нее было тяжело. Мама поняла, что с Мойрой не стоит даже пытаться подружиться. Во-первых, она выставила баночки с мазями в ванной комнате у всех на виду, а во-вторых, она рано ложилась спать, чтобы почитать в постели, и эти два обстоятельства бесконечно раздражали маму.

Не включив в список желтоглазую Мойру, я заметила взволнованной сестре, что тем не менее у нас под рукой имеется компания чудесных людей и я не понимаю, как мама хоть на мгновение может почувствовать себя одинокой.

Сестра со мной не согласилась и процитировала то самое стихотворение («Одиночество в толпе»), из чего я сделала вывод, что она разговаривала с мамой на эту тему.

– Ладно, – сказала я, – знаю я о пластиковой петрушке, но в реальной жизни у мамы полно друзей, знакомых и так далее, которые все сплотятся вокруг нее и сделают все что могут.

– Нет, не сделают, так не бывает, – сказала сестра ужасно взрослым голосом, учитывая, что ей было всего одиннадцать лет. – Такое случается, только когда кто-нибудь умирает, и то ненадолго. Если женщину бросают, в особенности если с ней разводятся и она остается без человека у руля, то все родственники, друзья и знакомые бегут прочь.

– Правда? – спросила я.

– Да, пока не появится другой человек у руля, – сказала сестра.

– И что тогда? – спросила я.

– А когда найдется замена человеку у руля, женщину снова принимают в обществе.

2

А потом мы переехали в сельскую местность. Папа купил для нас дом в деревне в пятнадцати милях от города, чтобы мы могли расти на свежем воздухе без городской толпы. На расстоянии пятнадцати миль от наших соседей, их собак, печенья и добрых слов.

Когда мама сообщила нам эту новость, мы не сочли ее очень важной, как поначалу часто бывает с важными новостями. Мы ошибочно решили, что это хорошая новость или, в худшем случае, не повод для беспокойства, и на самом деле даже не осознали ее значения. К тому времени, когда нам пришлось это сделать (осознать ее значение), все уже завертелось, трое сильных мужчин из фирмы грузоперевозок Леонарда из Лестершира уже грузили нашу мебель – с помощью откидного трапа – на грузовик, который Крошка Джек назвал «синим китом», а двое менее сильных мужчин паковали картины и зеркала в целые акры бумаги кремового цвета, помечая их красной ручкой, что означало «осторожно, хрупкое». Некоторые картины и люстра уехали на неделю раньше, а мы и не заметили. Пианино тоже увезли раньше, потому что ему еще нужно было прийти в себя после переезда, а мама хотела, чтобы оно ждало ее на новом месте уже готовенькое. Она любила играть всю обычную музыку, которую играли женщины вроде нее (Шопен, Бетховен и т. д.), а также менее известного, но куда более приятного для слуха Клементи.

Вскоре мы оставили кирпичную пыль и выхлопные трубы города, а также всех наших знакомых. Мы больше никогда не встречались с миссис Вандербас. Сама она водить не умела, ее шоферу, мистеру Мейсону, ампутировали одну ногу, а двух – шоферов, не ног – она позволить себе не могла.

Мы уехали на мамином старом «мерседесе» по имени Глоксиния вслед за синим китом. А потом, сразу за нарядными дверями гаражей нашего симпатичного пригорода с тысячью гибких молодых деревьев, мотор заглох прямо на круговой развязке, кит уплыл вперед без нас и губа Крошки Джека задрожала. Опять бросили.

– Черт, – сказала мама, но Глоксиния завелась и даже как будто бы знала, куда ехать, и мы миновали заржавевшие гаражи менее симпатичного пригорода, а потом пошли склады и бараки, а еще дальше – сельская местность с домами подешевле и деревушки, где было много автобусных остановок. А потом, среди такой чудесной зелени, какую мы еще никогда не видели, мы снова нагнали кита, он продирался через заросли боярышника к нашему новому дому.

Сестра высунула голову из окна машины и сказала: «Понюхайте свежий воздух». Мы так и сделали. Воздух ничем не пах, но никто ей об этом не сказал.

Сестра прочитала табличку на въезде в деревню.

– Это наша деревня! – сказала она с восторгом.

А мама сказала:

– Ну охренеть.

Но мы не стали обращать внимание на ее настроение.

На табличке было написано: «Флэтстоун – дом баражков».

Позднее мы выяснили, что баражки – это жирные пирожки с бараниной, которые традиционно подают на День Флэтстоуна. В этот июньский день деревенские дети имели привычку прятать монетки и пирожки под плоскими камнями древних ворот – для солдат, которые возвращались домой с войн былых времен. Так деревня и получила свое название.

Когда мы въехали в деревню, грузовик Леонарда из Лестершира зацепил дерево, и одна низкая ветка обломилась, учинив большие разрушения. Мы не могли ехать дальше, пока с ней не разобрались, и тихая улочка вдруг заполнилась седыми, сердито зыркающими кудрявыми людьми в резиновых сапогах. Но на них мы тоже не обратили внимания, поскольку пребывали в полном восторге.

Несколько дней мы провели в мечтах, не представляя, сколько печали уготовила нам эта деревушка, – куда больше, чем все неприятные няни, отцы-гомосексуалы, нелюбящие бабушки, скрывшиеся родственники и несуществующие лучшие подруги вместе взятые. Деревенские жители будут таращиться на нас в кооперативном магазине, они не захотят с нами дружить, и наша маленькая семья измотается вконец, силясь им понравиться. Но тогда мы этого не знали, и нас ждали несколько дней, полных открытий, и столько свежего воздуха, сколько мы могли пожелать.

К нашему ужасу, мама, по своему обыкновению, сразу же принялась писать пьесу. Прежде чем она распаковала вещи, осмотрела дом, постучалась к соседям, чтобы поздороваться, и т. д. В пьесе под названием The Vicus[1] речь шла о ее недобрых предчувствиях по поводу текущего положения дел, а также затрагивались некоторые вечные темы. Так всегда бывало с ее пьесой (пьесами).

АДЕЛЬ. Я не уверена, что деревня – самое подходящее для нас место.

РОДЕРИК. Нонсенс, сельская местность весьма благоприятно влияет на детей.