Книга Эмбрион. Слияние - Юрий Мори
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шамаев посмотрел на него чуть насмешливо и размашисто, напоказ, перекрестился:
– Николай Петрович, вам спятившего Эдика мало?
Полковник, давно уже вскочивший, толкнул Дорченко к двери в отсеки:
– На лестницу! Руку замотай и догони мне этого придурка! Полномочия код «Сирена», наверху скажешь, помогут.
Профессор пожал плечами. Его дело – чистая наука, а не все эти люди. Военные, сумасшедшие, всякие. Иногда ему казалось, что лучше бы никого из них вообще не было.
– Кнутов, вы готовы? – уточнил он.
Тот кивнул и пошел к камере А-трансформатора. Его участие тоже отрепетировали не раз, лишних вопросов не было. Да вообще никаких не было.
Кнутов потянул на себя тяжеленную дверь и вошел в камеру. Многочисленные стеклянные шары, увесистые, надежные на вид, наполняли сферическое помещение, полностью закрывая стены и пол и оставляя место только для кресла испытателя. Тысячи шаров. Десятки тысяч – камера вмещала их без проблем. Шары светились, но не ровно, как лампы, нет. Каждый из них содержал внутри маленькую ветвистую молнию, то возникавшую, то почти гаснущую. Красные, синие и ярко-белые отсветы делали камеру похожей на причудливый аттракцион. Маленькие сферы внутри большой жили своей жизнью, будто призывая присоединиться.
Пытались рассказать о чем-то, неживые, но важные для живых.
Кнутов сел в кресло, положив руки и ноги точно на захваты, немедля зафиксировавшие конечности.
Дверь мягко щелкнула, запираясь по команде с пульта.
– Готов, – сообщил Кнутов. В никуда, шарам. Но он знал, что его прекрасно слышно и в зале: микрофоны настроены на малейший шепот.
Шары вспыхнули нестерпимо ярко, сливаясь молниями, выпуская их наружу. В голове Кнутова вспыхнуло маленькое рукотворное солнце, он сам стал этим солнцем и увидел, услышал, почувствовал все вокруг. Вообще все.
Он перестал быть человеком, он стал облаками над землей, людьми вокруг и дальше, дальше… Он стал морем, до которого так и не доехал полковник, стал песком и ветром. Кнутов видел теперь прошлое и будущее, и этот поток информации, эта лавина, сель данных смыл его сознание напрочь.
Сорвал все поставленные природой пломбы, вытащил мозг и подключил к неизмеримо большему разуму совершенно неожиданным образом.
Если бы не этот удар, он бы смог увидеть, как Вольтарян, вышедший из лифта на верхнем уровне лаборатории, истошно кричит, закатывая глаза и оскалив пасть не хуже своих любимых овчарок. Слюна, даже пена срывается с искаженных воплем губ.
Потом он убивает не ожидавших нападения караульных – сам, голыми руками сворачивая шеи и натравливая собак, тоже спятивших и превратившихся в источник злости и агрессии.
Как сумасшедший, ученый со слезами на глазах открывает дверцы клеток и бережно вынимает трупики погибших попугаев и голубей. Складывает их на полу под безумными взглядами собак и пристальным и, кажется, вполне разумным вниманием выживших сов. Пары, самца и самки, ДНК которых превратилось теперь черти во что.
Как Дорченко, размахивая прихваченным из оружейки коротким автоматом, врывается в караульную и тоже гибнет: четыре собаки есть четыре собаки, а у него и так болела прокушенная рука, мешая перехватить оружие. Про код «Сирена» и сказать-то было уже некому.
Как Вольтарян взламывает дверь в склад с резервными блоками для установки, деталями и оружием, окидывает взглядом стеллаж с запасными шарами для А-трансформатора и забирает почему-то оттуда самое бессмысленное, в его состоянии напрочь не нужное – источник радиоактивного излучения. Запасной блок. Зачем он ему понадобился? Боги ведают, что вообще происходило теперь в его голове.
Как разбегаются собаки, облизывая окровавленные пасти, и улетают, сделав над головой несчастного ученого круг, совы. И как сам Эдик Вольтарян, зажав под мышкой железный ящик с надписью ВСЛБЭ, идет по субботнему Воронежу, повторяя за недавно умершим от его рук солдатом:
– Нужна помощь. Прорыв периметра. Лаборатория в опасности… Нужны патроны. Нужна помощь.
Никуда не спешащие, нарядные по случаю выходного дня люди сторонились его, шарахались в стороны, как это и бывает при встрече с сумасшедшим, перемазанным кровью человеком. Даже вызывали полицию с мобильников. Пытались вызвать – сеть почему-то была недоступна у всех, а привычные каждому коробочки в карманах превратились в то, чем и были изначально, – пластиковое говно.
Фекалии умирающей цивилизации, которая еще не знала о своей скорой гибели. Отрыжка города, с южной стороны которого скоро вспыхнет маленькое, не предусмотренное природой солнце. Ненадолго, но всерьез.
Всего этого Кнутов не видел, хотя и мог бы. Просто ему было вовсе не до того: он увидел будущее, им была смерть. Гибель не просто лаборатории, города или страны – общая катастрофа. То, после чего не будет уже никакого будущего. Черный День.
10 ноября 2035 года. Воронеж. Перекресток улиц Ворошилова и Космонавтов
Город заглядывал в сани. Присматривался. Слепыми окнами следил за людьми через борта, расплывался за мерцающим диском пропеллера.
Страшно выглядел Воронеж в ноябре тридцать пятого года. Мертвые дома, в которых никто не жил десятилетиями. Заснеженные улицы, сквозь сугробы которых проглядывали где ржавые остовы машин, где кусты, пробившиеся через асфальт, а где – и чьи-то мертвые тела.
Страшно здесь было и очень холодно.
Дюкер высунул голову наружу, сплюнул за борт, не обращая внимания на охрану:
– Приехали, боец… Сейчас нас пустят на мясо. Развязали хоть по дороге, уже спасибо. Иначе бы ни рукой, ни ногой шевельнуть. А так – бодрячком сдохнем.
Шутит? А кто его знает.
Кат лежал неподвижно, глядя вверх. Свинец неба подернулся снежной рябью, размазался. Глаза бы его не видели, но куда еще смотреть – на порчей, внимательно наблюдающих за дорогой? На Дюкера, кажется, вполне довольного любой участью? На винт позади саней?
Да будь что будет.
Пока было просто плохо: голова раскалывалась от боли, спазмы выворачивали наизнанку. Трясло от холода, но одновременно было жарко.
– Ты здесь-то не блюй! – проворчал Дюкер, наблюдая за ним. – Все вымажемся.
Порч, охранявший пленников, промолчал, но как-то подобрался, чтобы успеть увернуться, если Кат все же не выдержит.
Сани заскрипели, объезжая застывший посреди дороги троллейбус с выбитыми стеклами и печально торчавшими в стороны усами токоприемников. Мимо механического завода – точнее сказать, его заводоуправления – проехали с опаской: здешнее убежище, несмотря на давние войны с соседями, оставалось многолюдным.
Порчи вертели головами, высматривая опасность, но пока все было спокойно.
Улица уперлась в круговой перекресток, в самом центре которого, вознесенный на пьедестал, уже лет шестьдесят скучал МиГ-21. Бортовой номер «сто» скорее угадывался, чем читался. У самолета отлетела со временем часть кабины, упала и заросла грязью. Крылья обвисли, но когда-то боевая машина до сих пор внушала уважение.
