Книга Ожерелье для дьявола - Жюльетта Бенцони

Опуская эпизод с кражей его коня, Ферсен не уставал рассказывать, как Турнемин спас ему жизнь в Йорктауне, а затем, увлекши за собой двух-трех прелестных девиц, доверительно поведал им под большим секретом увлекательную повесть о любви своего друга к блистательной индейской принцессе, и мало-помалу молодой человек становился героем в глазах высшего женского общества.

Это даже иногда тяготило его.

— Не делай из меня героя, — попросил он однажды. — Я сыт по горло твоими славословиями.

Моя жизнь не стоит таких воспеваний. Зачем тебе нужно, чтобы люди мной интересовались?

— Не люди, а женщины. Хочешь сделать себе состояние? Тогда женись. Теперь тебе остается только выбрать.

— И не уговаривай меня. Во всем мире для меня существует только одна-единственная женщина.

Мне нужна только она, с состоянием или без, не важно. Я женюсь на Жюдит или вообще не женюсь.

— Кто может похвастать тем, что никогда не менял своих решений?

И Ферсен продолжал свои рассказы.

Но, несмотря на успех в салонах, театральный вечер был вовсе не лишним для молодого бретонца.

Это был его первый торжественный выход в парижский свет, и он не скрывал радостного волнения.

Многие из окружавших его людей были его товарищами по оружию. Были там Лозен, Ноайль, братья Ламет, Сегюр и многие другие. Их недавнее возвращение из Америки сделало их чрезвычайно популярными. Некоторые зрители не были его друзьями, но он уже был знаком с ними, например, с веселой троицей молодых повес, которых он встречал у Креца. Это был молодой хромоногий аббат из Перигора, неотразимый внебрачный сын Людовика XV, граф де Лара-Нарбонн и их неразлучный спутник молодой остроумный дипломат граф де Шуазей-Гуфье.

С женщинами шевалье был, конечно, знаком не так хорошо. Он внимательно вглядывался в блестящие гирлянды вдоль лож, и не столько из-за любопытства, а в надежде отыскать одно-единственное лицо среди стольких лиц и одну-единственную улыбку среди столь многочисленных улыбок. Его глаза, умевшие видеть в лесных глубинах, окутанных туманом или ночной темнотой, жадно перебирали женские лица, почти все молодые и прекрасные. Но сердце его, которое хотело бы забиться быстрее от радости, вынуждено было сохранять свой обычный ритм: Жюдит здесь не было.

— По-прежнему ничего? — спросил Ферсен.

Он знал о тайной любви своего друга и краем глаза наблюдал за ним. — Ее здесь нет?

— Нет. Париж слишком велик. Безумец, я думал, что могу ее найти на каком-либо празднестве. После того что ей пришлось пережить, она, должно быть, где-то прячется. Ведь она еще не знает, что я убил одного из ее братьев. Правда, другой жив и где-то в бегах.

— С какой стати ему быть в Париже? А что касается прекрасной Жюдит, то ведь официально ее нет в живых. Кроме того, ее здесь никто не знает, и ей нет никакой причины скрываться.

— Может быть. Но иногда я теряю всякую надежду. Временами кажется, что я ее никогда не найду.

Швед улыбнулся.

— Ну-ну, шевалье, ты же здесь совсем недавно.

Кречет же умеет часами подстерегать свою жертву. Что же. Кречет потерял терпение? Мы же еще не предприняли ничего серьезного для ее поисков. Завтра же мой друг Крец представит тебя парижскому прево, а через два дня я повезу тебя в Версаль. Через два дня ты предстанешь перед той, которая может все, которой подчиняются все. Она выше короля, потому что она управляет королем.

Она…

Ферсен умолк на полуслове, поскольку в зале воцарилась тишина. Удивленный Турнемин посмотрел на своего друга, который, казалось, впал в экстаз, проследил за его взглядом до королевской ложи и тоже замер в восхищении. Там появилась королева.

Для тех, кто видел Марию-Антуанетту впервые, это всегда сопровождалось ощущением, подобным шоку. Конечно, были женщины более красивые, но не было более лучезарной. Она была так грациозна, в ней было столько блеска, столько естественного величия, что никто не замечал ее немного пухлой нижней губы, а также того, что прелестные ласковые голубые глаза были слегка навыкате.

В этот вечер на ней было широкое платье из китайского атласа молочно-кремового цвета, расшитое легкими золотыми листьями. Ее прекрасные белокурые волосы, высоко зачесанные и слегка припудренные, венчала шляпа из золотых листьев с букетиком фиалок. Драгоценностей на ней было совсем мало: жемчужные браслеты на запястьях, а в вырезе корсажа сверкал один-единственный алмаз, но алмаз великолепный, сказочный — знаменитый Санси. Ее сопровождали одетый в белое граф д'Артуа и герцогиня де Полиньяк.

Весь партер одним движением застыл в поклоне, представляя собой удивительную картину, напоминавшую шахматную доску из спин вперемежку с белыми париками. В ложах же снежные горы причесок присевших в глубоком реверансе дам разом осели позади перил красного бархата. Королева улыбнулась, поприветствовав публику, и заняла свое место, а партер разразился долгими овациями, предназначенными больше женской красоте, чем королевскому величию.

Только тогда шевалье де Турнемин заметил безупречно одетого мужчину, сидевшего слева от него, который особенно бурно проявлял свой восторг.

Он испускал громогласное «виват» с солнечным гасконским акцентом, голосом, явно не соответствовавшим его среднему росту. Этот дворянин в серо-голубом атласном камзоле производил больше шума, чем весь партер.

Подобная страстность явно была не по вкусу его соседу слева, элегантному мужчине высокого роста лет тридцати, одетому в прекрасный бархатный костюм ярко-алого цвета с чеканным римским профилем, которому не шло чванливое и самодовольное выражение.

Слегка хлопнув соседа по плечу, ярко-алый дворянин одернул его.

— Эй вы там, потише. Вот расшумелся.

Тот подскочил, словно ужаленный.

— Что? Это я расшумелся?

— Да, и причин для этого я не вижу.

— Сожалею, что подобный шум вам неприятен, но я адресую его королеве.

— Вот и я говорю, не из-за чего шуметь.

Бронзовое лицо дворянина в серо-голубом костюме потемнело.

— Или вы сумасшедший, сударь, или последний хам! Выбирайте сами. Но выбирайте быстрее.

— Ни то ни другое. Но королева, которая ходит по подозрительным местам и отдается любовникам…

Он не успел больше произнести ни одного звука. Быстрее молнии гасконец вырвал у него из рук шляпу и нахлобучил ему на голову с такой силой, что все лицо оскорбителя исчезло под ней.

Все произошло так стремительно под гул возгласов приветствий, что сцена привлекла внимание лишь немногих, поскольку все смотрели на королеву. Ферсен, смотревший на нее с обожанием, ничего не видел, зато ничто не ускользнуло от глаз Жиля. И когда ярко-алый дворянин, брызгая слюной от бешенства, наконец сумел освободиться от своей шляпы, которая к тому же повредила ему нос, Жиль наклонился к соседу.