Книга Боковая ветвь - Ирина Степановская

Теперь ее путь лежал к небольшой гостинице на Черной речке, где она всегда останавливалась, когда приезжала в Питер одна, по собственным делам.

Бронь была оставлена, как полагается, администратор, женщина средних лет, — сама любезность. Наташа завела машину во двор — типичный ленинградский мешок из камней и асфальта, с одной стороны, правда, украшенный парой лип, — и с удовольствием отправилась в номер принимать душ. По дороге в вестибюле она заметила одиноко светящуюся кабинку междугородного телефона-автомата.

«Ладно, умоюсь и позвоню домой», — подумала она, втаскивая наверх полупустую, но объемистую сумку. Раскладка вещей заняла у нее три минуты.

«А где же мой доклад? — удивилась она. — Неужели оставила дома?» Захватив кошелек, Наташа снова отправилась вниз звонить. Пластмассовый жетончик азартно упал в черную прорезь, и через минуту в трубке зазвучали гудки, соединяющие не только расстояния, но часто и любящие души. Но тут Наташе не повезло и вместо голоса своего мужа она услышала по телефону чужой женский голос. Она попросила Вячеслава Сергеевича к телефону.

— Он принимает душ! — легко ответила незнакомка. И поинтересовалась в свою очередь: — Что передать? Кто его спрашивает?

— Скажите, жена.

В трубке что-то екнуло, как будто незнакомка внезапно захлебнулась, и по сравнению с этим еканьем голос Наташи прозвучал абсолютно спокойно. Правда, через секунду откуда-то навалились на нее сразу и страшная усталость, и голод, и сомнения в том, сможет ли она, как всегда прекрасно, сделать, не повторив, доклад. Женщина-администратор, только что заносившая в свой компьютер Наташины данные и, как все женщины, сравнивавшая ее внешность и возраст со своими, еще недавно была удивлена, насколько хорошо выглядит Наташа. Теперь же она не без удовлетворения отметила и устало опущенные плечи, и горькую складку у рта. И, как ни странно, от этого прониклась к новой постоялице участием.

— У вас ничего не случилось? — крикнула администратор от своей стойки. Вестибюль гостиницы был настолько маленьким, что все передвижения в нем были видны как на ладони.

— Ничего, спасибо, — ответила Наташа и пошла наверх. — Кошка из дому — мышки в пляс! — несколько раз повторяла она как заклинание, пока пешком поднималась к себе на третий этаж. «Но каково истинное родство душ! — с издевкой думала она уже в номере, раздеваясь. — Потребность делать одно и то же дело в одно и то же время!» Наташа имела в виду, что если, бывало, они с Вячеславом Сергеевичем покупали что-нибудь независимо друг от друга, то, как правило, это оказывались совершенно одинаковые предметы — не сговариваясь, они приобретали одно и то же: будь то батоны, рыбные консервы, носки или конфеты.

«Вот и теперь, как это ни смешно, чуть не на разных концах земли мы оба одновременно стоим в корытах, называемых нами ваннами, и поливаем себя из душа водой! Правда, продолжение этого действия у нас будем неодинаковым, — думала она. — Он будет предаваться любви, а я — повторять свой доклад!»

И действительно, выйдя из ванной, Наташа выкинула из головы усилием воли чужой женский голос из телефонной трубки и уже в постели еще целый час составляла заново тезисы своего забытого дома доклада. Ровно в двенадцать она погасила свет и, когда уже засыпала, все видела перед глазами серый асфальт, подминаемый колесами ее машины. А под утро ей опять приснился темный, неприятный, нераспознанный человек.

— Звонила твоя жена, а я, не подумав, сказала ей, что ты принимаешь душ! — сделав забавную мордочку, призналась Марина, когда Вячеслав Сергеевич появился из ванной.

— Ты что, совсем обалдела? — Вячеслав Сергеевич настолько опешил от такой новости, что даже не мог сразу придумать, что ему Марине сказать. — Ты что, не соображаешь, что можно, а что нельзя говорить? Жена — это оплот, это святое!

— А я? — спросила Марина.

— А ты — цветок жизни, созданный для удовольствия, — пояснил Вячеслав Сергеевич.

— Для вашего удовольствия? — уточнила Марина.

— Просто для удовольствия.

— А с женой вы, значит, удовольствия не получаете? Она у вас святая? — съязвила Марина.

— Много будешь знать, скоро состаришься! — попытался перевести на другое этот глупый разговор Вячеслав Сергеевич и увлек девушку на супружеское ложе.

Однако все-таки червь недосказанности и сам факт такого глупого прокола мешали им обоим, и в результате удовольствие, которого оба ждали друг от друга, получилось каким-то вымученным.

— Тебе с утра на работу? — уточнил наконец Вячеслав Сергеевич и ощутил большое удовлетворение от положительного ответа подруги.

Сам он тоже на следующий день поехал к себе в отделение, но проведенное там время не принесло ему облегчения.

«Сделала она сегодня, что ли, свой доклад? — целый день думал он. — Утром — доклад, вечером — банкет. Тогда завтра приедет назад. Но, может быть, банкет не сегодня. Конференции обычно продолжаются несколько дней. А что, если… взять и приехать? Как снег на голову?

Да нет! Наташа решит, что я приехал подлизываться. Как в тот раз, когда она раньше срока вернулась из Праги… А я, как дурак, действительно хотел бы ее увидеть… Погулять вместе по Питеру… Посидеть в ресторане… Интересно все-таки, сколько дней будет идти конференция?»

Неизвестно зачем он выпил на ночь кофе и лег спать. Естественно, кофе подействовал на него возбуждающе, и Вячеслав Сергеевич довольно долго ворочался, будучи не в состоянии определиться, ехать ему все-таки в Питер или нет.

«Куда, к черту, ехать? — наконец вспомнил он. — Ведь завтра же операционный день! И зачем, зачем я, дурак, притащил сюда эту Марину?» Вопрос был риторический. Он задавал его себе не первый раз и не первый год и каждый раз не мог найти мало-мальски вразумительного ответа.

Он нравился девушкам. Многие девушки любили его или по крайней мере были не прочь занять Наташино место. Его возраст пока никого не отпугивал, а некоторых и, наоборот, привлекал. Да и что у него был за возраст? Прекрасный возраст для мужчины — сорок пять лет. Было в нем что-то неуловимое от Алена Делона — скорее всего худощавость, и руки в карманах, и вечно поднятый воротник, а может быть, и еле заметная ухмылка все понимающего нахала. Но по-настоящему наглым он, в сущности, не был. Так, несколько циничным в разговорах, в некоторых, ни к чему не обязывающих, ситуациях.

Жена уезжала в командировки. Бывало, и надолго, бывало, всего на несколько дней, как теперь. Пациентки таяли и млели, когда он по долгу службы смотрел им в глаза. Медицинские сестры сами ластились к нему. Он пользовался каждым удобным случаем, но никогда не влюблялся. А ему очень хотелось влюбиться. Ощутить заново необыкновенный подъем жизненных сил, почувствовать жизнь так, как в молодости. Но искреннее чувство не приходило. И он думал, что дело было в постоянном сравнении других женщин с женой. Почему-то все время оказывалось, что его собственная жена и умнее других, и красивее. Но для него она уже была будто музейная редкость, престижный экспонат, которым он владел и отдавать который никому не собирался. Но в то же время экспонат этот был уже изучен до мелочей, до тонких деталей и собственно интереса более не вызывал. И ведь самое смешное было в том, что он сам ее нашел, будто картину никому не известного художника, отреставрировал, вставил в красивую оправу и теперь снисходительно наблюдал, как этой музейной ценностью не устают любоваться другие.