Книга Одиночество простых чисел - Паоло Джордано
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сейчас Аличе тоже «сделала ангела» — просто так, без всякой причины, разве для того только, чтобы убедиться, что еще жива. Она сумела повернуть голову и вздохнула поглубже, хотя ей и показалось при этом, что воздух не проник в легкие. И появилось странное ощущение, будто она не знает, как управлять своими ногами. Очень странное ощущение, словно их вообще больше нет — ног.
Попытка привстать не удалась. Не будь тумана, кто-нибудь увидел бы ее оттуда, сверху. Зеленое пятно, лежащее на дне рва, в двух шагах от того места, где весной опять потечет горная речка и с первыми теплыми днями появится земляника. Если набраться терпения, ягоды сделаются сладкими, как карамелька, и настанет день, когда можно будет собрать их целую корзинку.
Аличе позвала на помощь, но ее тихий голос поглотил туман. Потом она снова попробовала подняться, хотя бы повернуться, но не смогла. Отец говорил, что те, кто погибает от холода, за минуту до смерти чувствуют сильнейший жар и начинают раздеваться. Поэтому людей, замерзших в горах, всегда находят в одних трусах. А у нее штаны грязные к тому же.
Начали коченеть пальцы. Она сняла варежку, подышала в нее и сунула туда кулак, чтобы согреться. Потом погрела так же другую руку. И несколько раз повторила эту нелепую процедуру.
Замерзают прежде всего конечности, не раз объяснял ей отец. Пальцы ног и рук, нос, уши. Сердце изо всех сил заботится о себе и оставляет замерзать все остальное.
Аличе представила, как синеют ее пальцы, а потом постепенно замерзают руки и ноги. Подумала о сердце, которое все сильнее качает кровь и старается сохранить остававшееся тепло для себя. Она сделается такой хрупкой, что если рядом окажется волк и всего лишь наступит лапой на ее руку, рука тут же переломится.
Меня ищут…
Кто знает, есть ли тут волки?..
Не чувствую больше пальцев…
Если бы не пила молока…
Корпус вперед…
Волки зимой впадают в спячку…
Эрик взбесится…
Не хочу участвовать в этих соревнованиях…
Не пори чушь, ты прекрасно знаешь, что волки не впадают в спячку…
Постепенно ее мысли становились все путанее, все туманнее. Солнце медленно зашло за гору Шабертон, притворившись, будто ничего не случилось. Тень от горы накрыла Аличе, и туман стал совсем черным.
Когда близнецы были еще маленькими и Микела вытворяла какую-нибудь из своих глупостей — например, спускалась в ходунках вниз по лестнице или засовывала в ноздрю горошину, после чего приходилось везти ее в травмпункт, где горошину извлекали каким-то особым пинцетом, — отец всегда обращался к Маттиа, тот первым появился на свет, и пояснял, что мамин живот, очевидно, оказался слишком мал для обоих.
— Кто знает, как вы там чудили, в животе, — говорил он. — Думаю, ты сильно пинался и что-то здорово повредил у твоей сестры. — И смеялся, хотя ничего смешного в этом не было.
Он брал Микелу на руки и щекотал ее нежные щечки своей бородой.
Маттиа смотрел снизу вверх. И тоже смеялся, невольно запоминая слова отца, хотя и не понимал их до конца. Каким-то странным образом эти слова оседали в его желудке густым и вязким слоем, вроде осадка на дне слишком долго хранившейся бутылки вина.
Смех отца сменился натянутой улыбкой, когда выяснилось, что в два с половиной года Микела не может произнести ни одного слова, даже «мама», «кака», «баю-бай» или «гав». Бессвязные звуки, которые она издавала, исходили, казалось, из такого далекого и пустынного пространства, что отец всякий раз вздрагивал.
Когда Микеле было пять с половиной лет, женщина логопед в толстых очках положила перед ней планшет, в котором были вырезаны четыре фигуры — звезда, круг, квадрат и треугольник, а рядом рассыпала горстку таких же фигурок, которые нужно было вставить в подходящие отверстия.
Микела с удивлением смотрела на все это.
— Куда нужно положить звезду, Микела? — спросила логопед.
Микела все так же смотрела на стол, но не притронулась ни к одной фигурке.
Доктор вложила ей в руку звезду.
— Куда нужно поместить вот это, Микела?
Микела рассеянно блуждала взглядом по сторонам, ни на чем не задерживаясь. Потом она сунула в рот кончик звезды и принялась грызть.
Логопед отвела ее руку ото рта и повторила вопрос в третий раз.
— Микела, черт возьми, да сделай же, наконец, что велят! — не выдержал отец; он уже не мог сидеть спокойно там, где ему указали.
— Синьор Балоссино, прошу вас, — примирительно сказала женщина. — Детям всегда нужно время, чтобы подумать.
Микеле понадобилось много времени. Целая минута. Затем она испустила мучительный вопль, который мог означать и радость, и отчаяние — поди пойми, и решительно положила звезду в квадрат.
Если бы Маттиа сам не понял, что с его сестрой что-то не так, то ему помогли бы заметить это одноклассники, например Симона Вольтера. Когда учительница, сказала: «Симона, этот месяц будешь сидеть за партой вместе с Микелой», та возмутилась и, скрестив руки на груди, заявила:
— Я не хочу сидеть рядом с этой.
Маттиа подождал немного, пока Симона препиралась с учительницей, а потом сказал:
— Я могу сесть рядом с Микелой.
Все, похоже, облегченно вздохнули: «эта», Симона и учительница. Все, кроме Маттиа.
Парта стояла в первом ряду. Микела все уроки возилась с раскрасками. Она усердно игнорировала границы и малевала какими попало цветами. Кожа у детей получалась синяя, небо красное, а все деревья — желтые. Карандашом она действовала как молотком для отбивания мяса — так колотила им по бумаге, что рвала ее на куски.
Маттиа в это время учился читать и писать. Он выучил четыре арифметических действия и оказался первым в классе, кто освоил деление столбиком. Его голова была великолепно устроена в отличие от совершенно пустой головы его сестры.
Иногда Микела начинала метаться за партой, сильно размахивая руками, отчего походила на бабочку в сачке. Глаза у девочки темнели, и учительница с испугом (но и с надеждой) смотрела на нее — а вдруг она и в самом деле улетит? Кто-то на задних партах начинал смеяться, кто-то шикал на них. Тогда Маттиа вставал, поднимал сестру со стула и держал, чтобы она не упала, а Микела вовсю мотала головой и так быстро махала руками, что ему казалось, они вот-вот оторвутся.
Маттиа ловил руки сестры и терпеливо прижимал их ладонями к ее груди.
— Ну вот, больше у тебя нет крыльев, — шептал он ей на ухо.
После этого Микеле требовалось еще некоторое время, чтобы успокоиться. Несколько секунд она неотрывно смотрела на что-то невидимое другим, после чего снова бралась за карандаш как ни в чем не бывало.
