Книга Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс

Все это – да еще январская стужа – повергло Чарльза в самое глубокое уныние, какое он только испытывал. Но нестерпимее всего была мысль, которая терзала его и днем и ночью, такая же безжалостная и неумолимая, как боевая машина Гранта. Он начинал верить, что, расставшись с Гус, совершил самую ужасную ошибку в своей жизни.

Его борода, пронизанная седыми прядями, свисала теперь ниже середины груди. Собственный запах оскорблял его обоняние – мыло в армии закончилось еще осенью. Чтобы сохранять тепло на морозе, он с помощью иголки и ниток из своего тщательно охраняемого запаса соорудил похожий на пончо балахон из обрывков старой формы и даже заслужил после этого новое прозвище.

Он был в этом балахоне, когда они с Джимом Пиклзом, ежась от холодного резкого ветра, сидели у маленького костра одним темным январским вечером, наслаждаясь их первой за день трапезой, которая состояла из горсти горелой кукурузы.

– Цыган?

Чарльз поднял голову, а Джим сунул руку в перчатке без пальцев за отворот грязного мундира:

– Я сегодня письмо получил.

Чарльз промолчал. Сам он давно не ждал никаких писем, поэтому никогда не знал, когда привозили почту. Джим вытащил небольшой грязный листок и держал его двумя пальцами, подальше от огня.

– Из дома – шесть недель назад отправили. Моя мама умирает, если… – он откашлялся, и от его дыхания в воздухе поплыли облачка пара, – если только уже не умерла. – Он замолчал и внимательно посмотрел на друга, чтобы увидеть его реакцию на свои следующие слова: – Я уезжаю.

Такое заявление не стало неожиданностью, и все же голос Чарльза прозвучал холоднее январской погоды, когда он ответил:

– Это дезертирство.

– И что с того? Там о младших больше некому позаботиться. Некому, кроме меня.

Чарльз покачал головой:

– Твой долг – остаться здесь.

– Вот только не надо мне о долге говорить, когда половина армии уже рванула по дорогам на юг. – Обветренные губы Джима сжались. – Я уже сыт по горло всей этой фигней. Когда я чую запах дерьма, меня трудно обмануть.

– Это не имеет значения, – произнес Чарльз странным неживым голосом. – Ты не можешь уйти.

– А что изменится, если я останусь? – Джим швырнул остатки своей кукурузы в огонь; было заметно, что он уже на взводе. – Мы проиграли, Цыган! Все кончено! Джефф Дэвис это понимает, Боб Ли тоже, и генерал Хэмптон… все, кроме тебя!

– Не важно… – Чарльз пожал плечами. – Ты не можешь уйти. – Он посмотрел на Джима. – Я этого не допущу.

Пиклз потер ладонями в перчатках обросшие щетиной щеки. За границей светового круга тихо заржал голодный Бедовый. Фуража не было, лошади ели израсходованную бумагу и жевали хвосты друг друга.

– Повтори, что ты сказал, Цыган.

– Все просто. Я не разрешаю тебе дезертировать.

Джим вскочил. Это был уже не тот здоровяк, которого Чарльз увидел впервые; его крупное тело как будто съежилось, усохло.

– Ах ты, гад… – Он умолк, судорожно сглотнул, потом снова взял себя в руки.

В вышине скрипели большие голые ветви. Другие маленькие костры, разбросанные по всей глубокой расселине, мигали и дымили на ветру.

– Не мешай мне, Чарли, – снова заговорил Джим, – пожалуйста. Ты мой лучший друг, но, клянусь Богом, если ты попытаешься меня остановить, тебе достанется! И сильно!

Чувствуя невыносимую усталость, Чарльз смотрел на него из-под полей грязной шерстяной шляпы. Джим Пиклз говорил серьезно. Даже очень серьезно. Под балахоном у Чарльза скрывался кольт, но он по-прежнему сидел неподвижно на светлом снегу, оставшемся после дневного бурана.

– Что-то гложет тебя, Чарли, – грустно сказал Джим. – Ты бы разобрался в себе, пока не начал на своих кидаться.

Чарльз продолжал молча смотреть на него. Джим снова потер руки:

– В общем, счастливо оставаться. Береги себя.

Клубы пара растаяли, когда он повернулся и пошел прочь, медленно и уверенно. Еще в декабре подошва его правого ботинка протерлась насквозь, и Джим напихал внутрь бумаги и тряпок, чтобы хоть немного защитить ногу от холода и сырости, но они постоянно вываливались. И теперь тоже. Обрывки бумаги оставались в следах его ног. И красные точки, заметил Чарльз. Яркие красные точки в каждом отпечатке на свежем снегу.

Он слышал, как протопали копыта лошади Джима, но по-прежнему сидел на корточках перед угасающим костром, гоняя во рту последнее зернышко кукурузы. «Что-то гложет тебя». Составить список было нетрудно. Война. Любовь к Августе.

И его последняя чудовищная ошибка.

Два дня спустя Чарльз и пять других разведчиков, в форме, снятой с пленных янки, снова отправились наблюдать за левым флангом северян, проезжая мимо позиций конфедератов напротив Хэтчерс-Рана, к месту пересечения лежневок на Уайт-Оак и Бойдтон. В предрассветных сумерках, под очередным снегопадом, разведчики широким полукругом двигались на юго-восток, пробираясь к Уэлдонской железной дороге. Вскоре снег прекратился, небо очистилось. Они разъехались в разные стороны, чтобы увеличить радиус наблюдения, и каждый теперь оставался сам по себе, не видя других.

Чарльз быстро сориентировался и повернул Бедового влево, на север, собираясь осмотреть укрепления северян ниже Хэтчерс-Рана. Когда встало солнце, яркое и неожиданно теплое, несмотря на облака, он ехал через пустынный густой лес. Огромные снопы света падали между могучими стволами. Чарльз пустил Бедового шагом и представил, что въезжает в какой-то фантастический белый собор.

Иллюзию разрушил неожиданный крик, пронзивший утреннюю тишину еще спящего леса. Это был крик человека в агонии. Он доносился из густого тумана, висящего над землей прямо перед ним.

Чарльз чуть осадил Бедового, который тоже слышал крик и беспокойно рванулся вперед. Прислушавшись, Чарльз удивился – выстрелов почему-то не было. Он был уверен, что находится рядом, возможно, даже чуть восточнее последних окопов северян на левом фланге осадной линии. Нужно было выяснить, кто кричал – к первому голосу уже присоединился второй, – но делать это осторожно, чтобы не наткнуться на кавалерийский дозор.

Он тихо дал команду серому, и тот быстрым шагом двинулся вперед. Вскоре в туманной дымке показались оранжевые отсветы пожара. Их источник не был виден в ярких солнечных лучах, но Чарльз снова услышал пронзительный крик и громкий треск. Потянуло дымом.

Он повел Бедового медленнее и уже начал различать рядом с пылающим огнем – горело какое-то строение – всадников. Но кто же кричал?

Подъехав еще ближе и прячась за деревом, он насчитал десять мужчин. Часть из них была в светло-серой форме, остальные – в мундирах орехового цвета[62]. Еще увидел повозку с верхом из белой парусины и шесть человек в синей форме Союза рядом с ней, которые стояли под дулами пистолетов, карабинов и винтовок. Было очевидно, что группа побольше захватила менее многочисленную. Когда один из десяти повернул лошадь, чтобы поговорить с кем-то из своих, Чарльз неожиданно увидел, что под его расстегнутым офицерским кителем с золотыми галунами белеет колоратка с полотняными лентами протестантских священников.