Книга Северный крест - Валерий Поволяев

Первый снаряд вывернул из земли старую умирающую берёзу, она вяло приподнялась над небольшим холмиком, на котором росла, отряхнула с оборванных корней рыжие глиняные комья и, перевернувшись в воздухе, вверх комлем, вновь легла на холмик, макушкой в землю, второй снаряд угодил в пулемётное гнездо. Станина «максима», только что отчаянно палившего по миноноске, полетела в одну сторону, ствол в другую, человек, лежавший за пулемётом — в третью.

Кислюк стрелял лихо, у него имелся дар настоящего артиллериста. Лебедев не выдержал, похлопал в ладони:

— Браво!

На берегу снова ударила партизанская пушчонка, малокалиберная, слабенькая, не способная причинить большого вреда, снаряд с острым гусиным шипеньем разрезал воздух и вновь упал на противоположную сторону Онеги, в чистое поле — вверх только сбритая трава полетела.

Пушкарь у партизан был криворуким.

Третья пушка, трофейная, отбитая вчера вечером у красных, была установлена на носовой палубе рядом со скорострельным орудием; колеса этой пушки, чтобы она не улетела за борт, были прикручены к палубе проволокой и цепями.

Мичман Кислюк переместился к третьей пушке.

Проворно, по-воробьиному ловко прыгая по палубе, он скрестил над головой руки, требуя держать миноноску в ровном состоянии, чуть подкрутил ствол пушки и выстрелил снова.

Пушка подпрыгнула на палубе — в этом лихом прыжке она вообще могла сигануть за борт, но цепи, прикрученные к лафету, удержали её, пушка грохнулась колёсами о металл палубы, встряхнула тело миноноски и затихла. Кислюк загнал в неё новый снаряд — на подачу встал тщедушный матрос, похожий на пацанёнка, — чернявый, с бледным лицом и гвардейскими ленточками на бескозырке, которые он, чтобы головной убор не улетел в Онегу, зажал зубами.

Артиллерист приложился лицом к окуляру, покрутил рукоять наводки и, замерев на мгновение, дёрнул спусковой шнур. Пушка вновь приподнялась над палубой, отплюнулась рыжим огнём и всадилась колёсами в гулкий металл.

Тщедушный матросик подцепил очередной снаряд прежде, чем Кислюк подал ему команду, мичман загнал снаряд в ствол и в очередной раз дёрнул спусковой шнур.

На этот раз Кислюку удалось накрыть партизанскую пушку — в воздух взлетело не только это жалкое орудие, осколками посекло и молодого бычка, который был запряжён в эту пушку — тягал её, словно арбу.

Бычок взревел яростно, задрал хвост, понёсся галопом по берегу и с крутизны прыгнул в воду. Около борта миноноски немедленно возник Митька Платонов, отшвырнул в сторону накрахмаленный белый колпак, перегнулся вниз:

— Спасай бычка! — прокричал он, давясь собственным криком. — Это же мясо для общего котла!

Такая забота кока была понятна всей команде. На крик вынесся Арсюха, также перегнулся через борт.

Над палубой тем временем снова приподнялась и рявкнула пушка: Кислюка ничто не могло отвлечь от стрельбы, даже плавающий за бортом большой кусок мяса.

— Команда, спасай бычка! — отчаянно вопил между тем Митька.

Кислюк произвёл ещё один выстрел и устало откинулся от пушки. Берег молчал — все огневые точки были подавлены.

— Неплохо расплатились за сорванный обед, — констатировал Лебедев.

Арсюха тем временем скинул с себя штаны и рубаху и прыгнул в воду, к ошалевшему бычку. Следом за ним Митька бросил с борта верёвку. Арсюха проворными саженками догнал бычка, развернул его рогами к миноноске, под пузом продел верёвку. Несколько матросов, мигом оказавшиеся около Митьки — вопрос свежанины в «разблюдовке» касался всех на корабле, — подтащили бычка к борту. Арсюха важно плыл рядом.

— Всё, теперь ты никуда от нас не денешься, — бормотал он, шлёпая руками по мутной онежской воде, иногда прикладывал ладонь и к заднице быка, подгонял его.

Сзади дал сиплый гудок монитор, на нос парохода выскочил сигнальщик с флажками, засемафорил что-то, взбивая тугими хлопками крепкой ткани пространство. Хоть сигнальщик на мониторе появился. Хороший знак.

— Сигнальщик! — громко выкрикнул Лебедев. — Расшифруйте, что он там талдычит?

На корму поспешно выскочил Андрюха Котлов, беззвучно зашевелил губами.

— Ну! — требовательно вскинул голову командир миноноски.

— Командир десанта просит разрешения пристать к берегу и прочесать лес.

— Дайте ему такое разрешение, — велел Лебедев, — пусть пройдётся с гребешком по зелёным кудрям. Вдруг действительно пару блох выловит.

Андрюха поспешно заработал флажками, семафоря монитору «добро». Пароход вновь подал хриплый, словно застуженный на ветру гудок и начал плоско, боком, подгребать к берегу. Лебедев с интересом наблюдал за ним: такой манёвр миноноске был неведом.

На реке заметно поднялась вода.

Здесь, в нескольких десятках километров от устья, от моря, действовал закон приливов и отливов — вода осаживалась, споро уползала вниз, в море, а потом, когда наступала пора прилива, прибегала вновь.

Монитор благополучно пристал к берегу, с борта на землю бросили несколько сходен, и с полсотни солдат, гулко бухая по сходням каблуками, скатились на берег. Руководил ими капитан Слепцов. Кривоногий, низенький, прочно стоящий на земле, лютый, он взмахнул над головой блестящим стеком, потом вытащил из кобуры кольт, также махнул им:

— За мной!

Лебедев покачал головой:

— Ненормальный человек!

Такие люди, как Слепцов, вершат революции, а потом давят их, колобродят, поднимая народ на бунты, затем отходят в сторону и, заложив руку за борт мундира, спокойно наблюдают, как льётся кровь людей, бывших с ним. Они не боятся суда истории; жизнь, события её считают карманными — готовы управлять ими, но не всегда это у них получается. У событий, у течения жизни, оказывается своя логика, а у слепцовых — своя.

Слепцов лихо, ни разу не оскользнувшись, взлетел на закраину берега и вновь призывно взмахнул стеком:

— За мной!

Серая сопящая лава понеслась за ним в лес.

Вернулась цепь через двадцать минут, с собой она приволокла двух избитых, с окровянными лицами мужиков.

— Вот они, еврейцы-красноармейцы! — прокричал Слепцов с берега, ткнул стеком вначале в одного пленного, потом в другого. — Что будем с ними делать?

Лебедев поднёс ко рту рупор — ещё не хватало, чтобы он вершил суд, выносил приговоры, а потом ещё и приводил их в исполнение; не-ет, он моряк и карательные функции — не его дело, он никогда их не «реализовывал», если выражаться словами лощёных прапорщиков из штаба Марушевского, проговорил зычно:

— Разбирайтесь сами!

Слепцов выстроил на берегу солдат, поблагодарил их за службу, потом перевёл взгляд на замызганных худых пленников:

— С этими чучелами разговор будет особый.