Книга Стражники среди нас - Ирина Меркина

«Хорошо, будем знать», — пробормотала про себя Юля и вздохнула. Вот уж действительно, долгие проводы — лишние слезы. Надо было ей распрощаться с мальчишками на первом же контроле и спокойно отправляться домой, а еще лучше — возвращаться сразу, на том же такси, которое привезло их сюда. Теперь возвращение в город превращается в непростую проблему. О том, чтобы ехать на машине, не могло быть и речи — такая поездка с бессовестными московскими извозчиками обошлась бы не меньше чем в сотню долларов. У Юли таких денег не было, а если бы были, она бы нашла для них более достойное применение.

Кажется, из аэропорта к аэровокзалу до сих пор ходит автобус, но это еще надо проверить. Она просила братьев по возможности прилететь российской компанией через Домодедово главным образом из-за обратного пути, вот этих самых проводов. В небольшом компактном Домодедове, которое сравнительно недавно обрело международный статус, меньше суеты и проще регистрационные процедуры. Да и ей потом легче будет добраться до Москвы на новенькой, еще не загаженной электричке, которая курсирует между аэропортом и Павелецким вокзалом. Но ребята предпочли израильский «Эль-Аль», а скорее всего, просто взяли первые попавшиеся билеты. Поэтому улетать пришлось из бестолкового Шереметьева-2. Там, подозревала Юля, помимо прочих неудобств, все насквозь прослушивается, а ей срочно нужно было позвонить по секретному делу.

Юля была прирожденным конспиратором. Поэтому она сперва доехала до города — автобус действительно существовал и отличался той же комфортабельностью, что и автобусы времен ее детства. Затем вышла на пустынную площадь перед аэровокзалом и, прежде чем говорить, прикрыла телефонную трубку капюшоном (тем более что начал накрапывать дождик).

— Папа, мне надо с тобой встретиться, — быстро произнесла она на иврите. И, выслушав столь же краткий ответ, немедленно отключилась.

Юле было девять лет, когда ее родители начали соблюдать еврейские традиции. Поэтому она еще помнила прежнюю, «нормальную» жизнь. У нее вообще была хорошая память.

В «пред-иудаистскую» эпоху в доме часто бывали гости, папины и мамины друзья. Сидели допоздна на кухне, ели и пили совсем немного, в основном разговаривали, шутили, иногда пели, иногда читали стихи. Юльку удивляли две вещи. Во-первых, эти симпатичные дяденьки и тетеньки все время спорили, хотя говорили одно и то же про те же самые вещи. Во-вторых, они часто и весело смеялись, обсуждая что-то очень плохое, например: вредного начальника на работе или неправильный порядок «во всей системе». Что это за система, Юля не знала, но было ясно, что если в ней все неправильно, то ничего хорошего в этом нет.

Потом компания немного изменилась, одни люди из нее исчезли, другие появились. Дети перестали ходить в школу по субботам и есть копченую колбасу, которую дедушка получал в ветеранском пайке. Зато появились ужасно вкусные швейцарские шоколадки и банки с «туной» — консервированным тунцом из Израиля. По воскресеньям Юлю, Витю и совсем еще крошечного Ромку возили на другой конец города в еврейскую школу. Там молодая улыбчивая учительница в светлом пушистом парике рассказывала про Авраама и скорый приход Машиаха. Они учили иврит, легкий и красивый язык, который складывался из правильных кусочков, как паззл, пели песни о Иерусалиме и Земле Израиля, репетировали спектакли к праздникам. Учителя в этой школе никогда не ставили двоек и не сердились, хулиганов и драчунов не наказывали, а долго и серьезно с ними разговаривали; впрочем, драк почти не было, даже среди малышей. Летом всей компанией выезжали на дачу, и там тоже все продолжалось — изучение иврита, захватывающие рассказы о еврейской истории, игры и спектакли.

Юле это все очень нравилось, как потом ей нравилось жить в Иерусалиме и даже в Иерухаме, городе на краю пустыни, где у нее появилось много подруг, девочек не особенно умных, но добрых. Они не читали никаких книжек, кроме религиозных, все как одна мечтали поскорее выйти замуж и нарожать побольше детишек, зато не вредничали, не ссорились, не ябедничали и всегда были готовы помочь.

В общем, им всем было хорошо — и Юле, и братьям, и папе, который с увлечением учил Тору и готовился стать раввином. Всем, кроме мамы. Но узнали они об этом неожиданно, когда мама объявила, что уходит от папы и собирается возвращаться в Москву. После этого всем стало плохо.

Юлькины подружки вдруг разом от нее отвернулись. Они не дразнили ее, не делали гадостей, как это могло бы быть в ее прежней московской школе, но держались на расстоянии и украдкой разглядывали ее с боязливым любопытством, как неведомое животное. Юля была уже достаточно взрослая, чтобы понимать: девочки не виноваты, им запретили с ней дружить родители, потому что в ее семье происходят совершенно недопустимые вещи — мама разводится с папой, уезжает из еврейской страны и даже, как говорят, отказывается от еврейского образа жизни. Все эти новости сразу стали достоянием гласности, потому что папа посоветовался с раввином, раввин поделился со своей женой, и пошло-поехало. У Ромы с Витей, как подозревала Юля, в школе было еще хуже, потому что мальчишки более жестоки, особенно маленькие. В течение буквально двух-трех дней все дети города были предупреждены: с Черняховскими дружить нельзя, даже близко подходить не разрешается, от них можно научиться неизвестно чему. Религиозная община строго охраняла чистоту нравов, особенно в том, что касалось воспитания подрастающего поколения.

Их бы, наверное, даже исключили из школы; во всяком случае, родители некоторых детей на этом настаивали, стращая администрацию опасностью дурного примера. Какой пример могли подать одноклассникам она и братья? — про себя недоумевала Юля. Каким-то образом внушить их мамам мысль уйти от пап?

Но за младших Черняховских вступились папины наставники, и все более или менее успокоилось, хотя отношение оставалось холодным и недоверчивым. Поэтому, когда мама объявила, что забирает их с собой, Юля и мальчики не спорили. Они не знали, что их ждет в Москве, но все казалось лучше, чем косые взгляды, опасливые шараханья одноклассников и перешептыванья соседей за спиной. Жизнь в провинциальном Иерухаме была однообразна, и любое событие долго оставалось предметом для сплетен.

Папе пришлось хуже всех. Не говоря уж о моральной стороне дела, о тех же сплетнях и перешептываниях, мамин уход больно ударил по его карьере. Муж за жену не отвечает, успокоили его учителя, но закавыка в том, что неженатый человек по еврейским законам не может стать раввином. Уже назначенный папин экзамен на получение смихи (раввинских полномочий) отодвинулся на неопределенный срок, до новой женитьбы.

Мало того — уже после маминого отъезда выяснилось, что их развод оформлен неправильно. В гете, разводном письме, проскользнула ошибка, даже не ошибка, а неправильное написание дедушкиного имени в строчке «такой-то, сын такого-то», но эта мелочь делала развод недействительным. Арье Черняховскому пришлось употребить все свои связи и материальные ресурсы, чтобы ему написали новый гет в отсутствие супруги, что, строго говоря, было незаконно.

Историю с разводным письмом отец рассказал Юле много лет спустя, когда сам приехал в Москву. Это произошло за два месяца до маминой смерти. С мамой он не общался, она и не подозревала о его приезде, но только с помощью рава Арье (папа все-таки стал раввином) им удалось так быстро организовать похороны и положить маму на еврейском кладбище в Салтыковке.