Книга Как работает пропаганда - Тамара Эйдельман

«Из многих лиц, которым мы задавали этот вопрос, ни один не сумел вспомнить что-либо. Все приводили сведения, взятые из опубликованных впоследствии книг. У разных авторов место это носит разные названия.

Павлик сообщил: в милицию (бюллетень ТАСС), членам сельсовета (писатель Коршунов в „Правде“, 1962), представителю райкома партии (Второе издание БСЭ)… Возможен также уполномоченный Тавдинского райкома партии Дымов, который немедленно сообщил куда следует, и уполномоченный без фамилии, который „молод, плечист, в белой рубашке с расстегнутым воротом, в скрипучих сапогах“ (Губарев, журнал „Пионер“, 1940). Один и тот же следователь ОГПУ носит в разных изданиях фамилии Железнов, Самсонов, Зимин, Жаркий и др. И еще два поздних варианта: Павлик рассказал людям („Пионерская правда“, 1982) и — рассказал всем (сборник „Подвигу жить!“). Речь, повторяем, идет об одном-единственном доносе. Журналист Соломеин при переизданиях книг менял место доноса трижды. „Паша… пошел в Тавду и рассказал о проделках отца“. Это была первая информация с места событий в газете. Его идею заимствовал поэт Боровин в книге „Морозов Павел“, причем для операции им выбрана ночь: „Он спешит. Теперь он все расскажет. Он бежит, спешит в райком. И тайга теперь его не свяжет: Он без отдыха бежит бегом“. Однако от сюжетного хода с Тавдой авторам пришлось отказаться. Дорога шла болотами, были броды через речки, а зимой дорогу заносило. К тому же туда и обратно — около 120 километров, почти три марафонские дистанции. Пробежать их без отдыха трудно. Все фамилии сборщиков доносов, перечисленные выше, оказались вымышленными, кроме милиционера Титова».

То, каким образом арестовывали Трофима Морозова, тоже вызывает как минимум удивление.

«Через три или четыре дня после доноса Павла отца арестовали. Арест происходил обычным порядком, но в книгах писателей тех лет все выглядело, как в детективном романе. Соломеин в последней своей книге описывает: „Пришли старички в лаптях, помолились, купили справки, а потом взглянули друг на друга и, как по команде, сорвали с себя парики. «Ты арестован, Трофим Сергеевич Морозов», — услышал Павка знакомый голос“».

Если голос знакомый, то, очевидно, пришли забирать Трофима люди, которых он знал. А если даже и не знал — неужели не заметил ничего странного, когда к нему пришли люди в париках?

«А вот другое описание: подослали к Трофиму в сельсовет незнакомого переодетого милиционера. „Это ошибка, товарищи, вы что-то смешали!“ — услышал Паша взволнованный голос отца, и ему захотелось крикнуть: „Не смешали, тятя, не смешали!“. Татьяна Морозова рассказывала нам еще эффектнее: „Павлик скомандовал: «Взять его!» И энкаведисты бросились вперед“».

Показаниям, данным во время следствия, проведенного по всем правилам сталинских застенков, вряд ли можно верить. Тот факт, что Данила, у которого одежда была в крови, в тот день резал теленка, проверен не был. Никто не выяснял, какая кровь на его рубахе — человека или теленка. Окровавленный нож был найден за иконами. Какой прекрасный образ для того времени, когда над религией постоянно глумились. Но вот только в доме у деда Павлика там всегда хранили нож, так что Данила просто положил его на то место, откуда взял. Кровь на ноже тоже никто не проверил. Никто не задумался и о том, почему дед, Сергей Морозов, бывший жандарм, и его жена Ксения, в молодости бывшая конокрадкой, оказались таким простаками и даже не попытались спрятать улики.

Юрий Дружников высказал предположение, что убийство на самом деле было совершено помощником уполномоченного ОГПУ Карташовым и его осведомителем Потупчиком — просто потому, что «органам» было нужно громкое политическое дело. Стопроцентно доказать свою версию автор не мог, но в одном вопросе трудно с ним не согласиться:

«Преступными действия ОГПУ остаются даже в том случае, если удастся доказать, что убийство двух мальчиков совершено родственниками из мести доносчику. Сотрудники тайной советской полиции сделали все, чтобы это убийство состоялось».

И дело даже не в том, кто совершил убийство. Как только нашли тела погибших мальчиков, началась громкая кампания по формированию образа мученика и героя Павлика Морозова. Суд над «убийцами» проводился с грандиозным размахом, напоминающим в миниатюре то, что в 1937 году будет происходить во время московских процессов:

«Большой деревянный клуб имени Сталина на улице Сталина к этой дате спешно отстроили заново после пожара. Топоры стучали днем и ночью. Перед началом процесса в городе были организованы демонстрации трудящихся. Плакаты требовали смерти убийцам пионера Павлика Морозова. На митинг перед клубом привели около тысячи детей, включая малышей, из всех школ района. Дети тоже держали плакаты с требованием расстрелять обвиняемых. Для трансляции процесса военные связисты, установили 500 репродукторов. Вокруг них собрались любопытные».

Милиция и ОГПУ сделали то, что от них ожидалось, — сфабриковали политическое дело, выбили из обвиняемых признания, провели «идеологически выдержанный» процесс, который должен был мобилизовать население на борьбу с кулаками. Но для того, чтобы о Павлике Морозове узнала вся страна, этого было недостаточно. И тут в дело вступают журналисты.

«В тот самый день, когда в Тавде открылся показательный суд над убийцами Морозова, в Москве начался пленум Центрального комитета комсомола. На нем говорилось об идеологической подготовке юношества к служению партии, о воспитании преданности. Эту установку дал от имени Сталина выступивший на пленуме член Политбюро Павел Постышев. „Павлик должен быть ярким примером для всех детей Советского Союза“, — заявил в докладе заместитель председателя Центрального бюро юных пионеров Василий Архипов, и „ Пионерская правда “ это опубликовала.

Едва политический заказ был сформулирован, он начал срочно выполняться. Кроме уральца Соломеина были два других очевидца показательного суда над убийцами братьев Морозовых, два столичных конкурента: Губарев и Смирнов. Всю творческую жизнь три указанных автора посвятили созданию мифа о подвиге героя-доносчика 001».

Юрий Дружников подробно проанализировал то, как журналисты, писатели, поэты формировали миф о Павлике Морозове, изменяя детали от одного сочинения к другому.

«По описанию журналиста Соломеина, все получилось так: когда Трофим дома, то и Павел тут. Глянул осторожно в дверную щелку горницы, где сидел отец, и замер. Отец пересчитывал деньги. Павлик ничего не сказал матери. Только решил наблюдать за отцом. Но ведь в действительности такая слежка была невозможна. Трофим не жил в доме. Чтобы „исправить историю“, Соломеин сдвигает уход отца от матери на время после доноса сына, а при переиздании книги развод родителей убирает совсем. Трофим работал, читаем мы в книге Соломеина „Павка-коммунист“. „Тихо-тихо, стараясь даже не дышать, Павка встал и на цыпочках подошел к двери. Из горницы доносились приглушенные голоса. Павка прильнул к замочной скважине“. Сын хочет выяснить, откуда у отца деньги, и догадывается, что они — „от классовых врагов“. У поэтессы Хоринской в стихотворной биографии Морозова, когда Павлик прислоняет ухо к замочной скважине, слушает и запоминает, ночная сцена приобретает еще более драматический характер. Просыпается мать, осознающая государственную важность деятельности сына. Она говорит в рифму: „Опять не спишь, сынок? Скоро полночь ступит на порог“. А сын поясняет читателям: „ Врагом стал отец мой, ребята, не мог я отца укрывать!“»