Книга Навсегда разделенные - Тейлор Дженкинс Рейд

— Я попыталась найти идеальный баланс между благопристойностью и сексуальностью, поэтому ты наденешь черное платье с длинными рукавами и туфли-лодочки. И еще я купила тебе это.

Анна вытаскивает что-то из-под дивана. Мне приходит в голову, что он все эти дни служит ей кроватью, когда я сама не болтаюсь на нем, избегая своей постели.

Подруга подходит ко мне и протягивает коробку. Я ставлю ее перед собой и открываю крышку. В коробке лежит черная шляпка с короткой прозрачной вуалью. Безрадостный подарок. Подарок, за который искренне не поблагодаришь, и про который не скажешь, что всегда о нем мечтал. Но каким-то образом он заполняет крохотный кусочек пустоты, зияющей в моем сердце.

Я медленно и осторожно достаю шляпку из коробки. Шуршит оберточная бумага. Опустив коробку на пол, я надеваю шляпку и взглядом прошу подругу поправить ее на мне, чтобы та села правильно. Потом иду в ванную и смотрю на себя в зеркало.

Впервые со смерти Бена я выгляжу как вдова. Впервые с тех пор, как я его потеряла, я узнаю человека в зеркале. Вот она я. Убитая горем. Подавленная. Овдовевшая. Я чувствую облегчение, видя себя такой. Я ощущала себя настолько неуверенной в своем вдовстве, что теперь меня успокаивает то, что я всё-таки похожа на вдову. Мне хочется побежать к Сьюзен и сказать: «Посмотри на меня! Разве я не выгляжу как женщина, потерявшая мужа?». Если я буду так выглядеть, то все мне поверят.

Анна стоит за моей спиной. Ее плечи поникли, руки сцеплены, пальцы переплетены. Она переживает, не ошиблась ли, подарив мне подарок из тех, которые никто бы не хотел получить. Я поворачиваюсь к ней, снимаю шляпку и опускаю ладонь на плечо подруги:

— Спасибо, — благодарю я, ощущая, что сейчас совсем не нуждаюсь в ее плече, как в опоре. — Она прекрасна.

Опустив голову, Анна поводит плечами:

— Ты уверена? Это не перебор? Не слишком… макабрически?

Я не знаю, что означает слово «макабрически»10, поэтому лишь качаю головой. Чего бы плохого Анна не думала об этом подарке, она ошибается. В нынешних обстоятельствах мне очень нравится эта шляпка.

— Ты такая подруга, какой я никогда… — Я давлюсь словами, не в силах взглянуть Анне в глаза. — Никто не заслуживает такой чудесной подруги, как ты. Кроме, может быть, тебя самой.

Анна улыбается и, воспользовавшись моей минутной сменой настроения, игриво шлепает меня ладонью по попе:

— Вот люблю я тебя, детка, что ж поделать. Всегда любила.

— Может, примерить всё остальное? — спрашиваю я, внезапно загоревшись поиграть в старую как мир игру в переодевалки. Мы с Анной часто играли в нее в университете. Каждая из нас скрывалась в ванной, пытаясь придумать для другой самый нелепый наряд. Сейчас всё иначе. Всё намного-много печальнее. Однако… жизнь сама привела нас с Анной к такого рода переодевалкам.

— Давай. Я подожду тебя здесь.

Я бегу в спальню и вижу, что Анна уже подготовила для меня и платье, и туфли. По-быстрому надеваю платье, а потом натягиваю черные колготы, чтобы дополнить ансамбль и поубавить сексуальности, привнесенной в костюм шляпкой с вуалью и обнаженными ногами.

— Подобающе быть сексуальной вдовой? — кричу я Анне, надевая вторую туфлю.

— Ни одной такой не видела, — смеется подруга.

Полностью одевшись, я выхожу из спальни и поскальзываюсь на шпильке. У меня подворачивается нога, и я падаю прямо на задницу. Анна долгую секунду смотрит на меня, не зная, что предпринять. Не зная, заплачу я или рассмеюсь. Наверное, она застыла, перепугавшись, что я зарыдаю. Здесь точно есть из-за чего расплакаться, но мне совершенно не хочется плакать. Глядя на Анну, я чувствую, как внутри меня зарождается смех. Чувствую, как он поднимается, а затем и прорывается наружу. Меня трясет от хохота.

— Боже, — произношу я сквозь слезы. — Оу!

Анна тоже громко хохочет.

— Бва-ха-ха-ха-ха-ха! — угорает она и плюхается рядом со мной на пол. — Не знаю почему, — выдыхает подруга, — не знаю почему, это так смешно.

— Ужасно смешно, — соглашаюсь я.

Если бы ее не было рядом, я бы уже перестала смеяться, но слыша ее смех, не могу остановиться. Я хохочу дико и неудержимо. Громко и свободно. Когда же наконец успокаиваюсь, в голове у меня легкая пустота.

— Оооох, — вздыхаю я, отсмеявшись. Как же хорошо. От смеха всё внутри подрагивает.

Я натыкаюсь взглядом на зеркало и вспоминаю, почему оказалась здесь. На полу, в полдень пятницы, во всем черном. Бена больше нет. И ненавижу себя за свой смех. Ненавижу за то, что забыла — пусть всего лишь на десять секунд — мужчину, которого потеряла.

Анна сразу улавливает смену моего настроения. Перерыв в нашем горе закончился, и я снова нуждаюсь в поддержке. Она поднимается с пола, отряхивает попу и подает мне руку. Я неуклюже встаю — так, что подруга видит мое нижнее белье, — хотя стараюсь подняться как леди. Даже не так. Как вдова. Вдовам подобает держаться еще с большим достоинством, чем леди. Вдовы не светят своим нижним бельем ни перед кем.

Что может быть дерьмовей этого?

Мы с Анной отправляемся в Лос-Анджелес жарким утром. В округе Ориндж становится еще жарче. Еще потливее и противнее во всем. В Южной Калифорнии всегда теплее, чем во всей стране, но и влажность должна бы быть поменьше. Однако в это июньское утро тут печет как в аду, а я вся в черном.

Мы не опоздали, но и не приехали рано. Во всяком случае, не так рано, как полагается приезжать жене покойного. Сьюзен наблюдает за тем, как я иду к могиле. Она-то, вероятно, прибыла чуть ли не на час раньше. Мне хочется объяснить ей, что я припозднилась, потому что почти передумала ехать сюда, потому что отказывалась сесть в машину. Потому что, бросившись на газон перед домом, призналась Анне, что искренне верю в то, что если поеду на похороны Бена, то он никогда ко мне не вернется. Я заявила ей, заливаясь черными от туши слезами, что хочу остаться дома и ждать. «Я не могу его бросить», — твердила я, словно мое присутствие на похоронах будет предательством, а не почтением его памяти.

Мы приехали вовремя только потому, что Анна подняла меня с земли, посмотрела мне в глаза и произнесла: «Он никогда не вернется. Поедешь ты сейчас на похороны или нет. Садись в машину. Это последнее, что ты можешь сделать вместе с ним».

Сейчас Анна стоит рядом со мной, одетая в черный брючный костюм. Рискну предположить, что она оделась так, чтобы не затмевать сегодня меня, как будто это — моя свадьба. На Сьюзен черные кофта и юбка. Она окружена молодыми мужчинами в черных костюмах и несколькими женщинами постарше в черных или темно-синих платьях. Мы стоим на траве. Шпильки моих туфель погрузились в землю. Такое ощущение, будто меня засасывает трясина. Любое движение ног сопровождается вытаскиванием шпилек из земли, вскапывающих ее наподобие мини-лопаток. Разрыхляющих кладбищенскую землю.

Я слышу голос пастора. Слышу, но не разбираю слов. Наверное, этот же пастор проводил службу, когда несколько лет назад хоронили отца Бена. Я не знаю, к какой конфессии он относится. Не знаю, какой религии придерживается Сьюзен. Я знаю лишь то, что пастор вещает о жизни после смерти, в которую я не то чтобы верю, о боге, которому я не доверяю. Я стою с опущенной головой, украдкой поглядывая на незнакомых вокруг людей. Мне и в голову не приходило, что я буду присутствовать на похоронах своего собственного мужа — Бена или того, кого воображала себе до встречи с ним. Но если бы приходило, то вряд ли бы я представляла на этих похоронах незнакомых мне людей.