Книга И повсюду тлеют пожары - Селеста Инг

– У нее такие роскошные волосы, – восторгалась она. – Я никогда не видела у маленьких столько волос. Такие шелковистые. И глаза огромные – так и вбирают всё. И такая чуткая. Ее нашли на пожарной станции, представляете? Кто-то ее там буквально оставил.

Мия, в углу вытиравшая столешницы, замерла.

– На пожарной станции? – переспросила она. – На какой пожарной станции?

Лекси взмахнула рукой.

– Не знаю. Где-то в Восточном Кливленде, кажется. – Ее не так интересовали подробности, как трагическая романтика сюжета.

– И когда это было?

– В январе. Что-то такое. Миссис Маккалла говорила, пожарный вышел покурить и нашел Мирабелл в коробке. – Лекси покачала головой: – Как будто она щенок ненужный.

– И Маккалла собираются оставить ее себе?

– По-моему, да. – Лекси открыла шкаф и добыла себе батончик “Нутри-Грейн”. – Они сто лет уже хотели ребенка, а тут Мирабелл. Прямо чудо. И они давно пытались усыновить. Они будут очень любящие родители.

Она содрала с батончика обертку, и кинула ее в мусорное ведро, и ушла наверх, а Мия осталась размышлять.

Уборка и стряпня у миссис Ричардсон обеспечивали аренду жилья, но Мие с Пёрл нужны были деньги и на продукты, и на электричество, и на бензин, так что Мия отрабатывала несколько смен в неделю во “Дворце удачи” – жалованья и объедков на двоих впритык хватало. Во “Дворце удачи” были повар, помощник повара, помощник официанта и одна официантка на полной ставке, Биби, которая пришла за несколько месяцев до Мии. Двумя годами раньше Биби приехала из Гуандуна и, хотя по-английски говорила неровно, любила болтать с Мией – та слушала сочувственно, никогда не поправляла ошибки и понимала без труда. Пока они заворачивали пластмассовые приборы в салфетки, Биби много чего поведала Мие о своей жизни. Мия в ответ почти ничем не делилась, но за многие годы она узнала, что люди редко это замечают, если умеешь слушать – то есть подбадриваешь собеседника, чтобы он говорил о себе. За полгода Мия выслушала почти всю историю жизни Биби – отчего рассказ Лекси ее и заинтересовал.

Потому что год назад Биби родила ребенка.

– Я напугаться, – сказала она Мие, пальцами оглаживая мягкую салфеточную бумагу. – Никого нет помочь. Никак работать. Никак спать. Целый день держать ребенка, плакать.

– А где отец ребенка? – спросила Мия, и Биби ответила, что ушел.

– Я говорить, что я рожать, две недели – он исчезать. Мне сказать, он назад Гуандун. Я для него сюда приезжать, да? Раньше мы жить в Сан-Франциско, я работать в кабинете стоматолога, в приемной, много деньги, очень хороший начальник. Он получать работу на автозаводе, он говорить: Кливленд – хорошо, Кливленд – дешево, Сан-Франциско дорого, мы переезжать в Кливленд, купить дом, будет двор. И я ехать за ним сюда, а тут…

Биби на миг умолкла и кинула салфетку, аккуратно укутавшую палочки, вилку и нож, в кучу других таких же.

– Никто не говорить китайский, – прибавила она. – Я на собеседование в приемную, мне говорить – плохой английский. Нигде не найти работать. Никто не сидеть с ребенком.

У нее, наверное, была постродовая депрессия, сообразила Мия, – и это в лучшем случае, как бы не постродовой психоз. Ребенок не брал грудь, молоко иссякло. Биби потеряла работу – она за минимальную зарплату паковала пенопластовые стаканчики в коробки, – когда легла в больницу рожать, денег на молочную смесь у нее не было. В конце концов – и вот это, сочла Мия, никак не совпадение – Биби в отчаянии пошла на пожарную станцию и оставила ребенка под дверью.

Спустя несколько дней Биби нашли двое полицейских – она валялась в парке под скамейкой, без чувств от голода и обезвоживания. Ее привезли в приют, там помыли, покормили, прописали антидепрессанты и спустя три недели отпустили. Но к тому времени никто не знал, что случилось с ребенком. Пожарная станция, твердила Биби, – я оставила ребенка на пожарной станции. Нет, не помню на какой. Она ходила кругами по всему городу с ребенком на руках, раздумывала, как поступить, и наконец прошла мимо пожарной станции, и окна тепло горели в темной ночи, и Биби решилась. Сколько может быть в городе пожарных станций? Но никто не хотел ей помочь. Ты бросила дочь – ты отказалась от своих прав, сказали ей в полиции. Извини. Больше ничего сообщить не можем.

Биби отчаянно хотела найти дочь, это Мия знала; Биби искала уже который месяц – начала, едва оклемавшись. У нее теперь была работа, постоянная, хоть и низкооплачиваемая; она нашла новую квартиру; ее душевное состояние выровнялось. Но ей так и не удалось выяснить, что сталось с ребенком. Дитя словно испарилось.

– Иногда, – сказала она Мие, – я думать, я спать. Но где сон? – Она оборотом манжеты промокнула глаза. – Где я не найти дочь? Или где я родить?

За годы разъездов Мия выработала одно правило: не привязывайся. Ни к городам, ни к квартирам, ни к чему. Ни к кому. С рождения Пёрл они, по подсчетам Мии, успели пожить в сорока шести городах, а имущество их сводилось к тому, что помещалось в “фольксваген”, – иными словами, к наималейшему минимуму. Они редко где-то задерживались и не успевали завести друзей, а в тех редких случаях, когда друзья заводились, Мия и Пёрл уезжали, не оставив нового адреса, и теряли с ними связь. При каждом переезде они бросали все, что можно было бросить, и отсылали работы Мии Аните на продажу – а это означало, что и работ они больше не увидят.

В общем, Мия избегала вмешиваться в чужие дела. Так проще: так будет проще, когда закончится срок аренды, или Мие прискучит город, или ею овладеет беспокойство и захочется перемены мест. Но эта история, история Биби, – другое дело. Одна мысль о том, что у матери могут отнять ребенка… одна мысль ужасала. Как будто вонзили нож и одним рывком опустошили нутро, и ничего не осталось, лишь порыв холодного воздуха. Тут в кухню, желая попить, вошла Пёрл, и Мия кинулась к ней, обхватила дочь руками, словно та балансирует на краю пропасти, и обнимала так долго и так крепко, что в конце концов Пёрл сказала:

– Мам. Все нормально?

Эти Маккалла – хорошие люди, Мия не сомневалась. Но дело-то не в этом. Ей припомнились затишья в ресторане, когда схлынет вечерний наплыв посетителей: тогда Биби порой облокачивалась на стойку – и уплывала. Мия прекрасно понимала, куда Биби плывет. Для родителя ребенок – не просто человек: для родителя ребенок – страна, некая Нарния, неизбывный простор, где встречаются и настоящее, которое проживаешь, и прошлое, которое помнишь, и будущее, по которому тоскуешь. Всякий раз, взглянув на него, ты это видишь, читаешь в лице слои – прежний младенец, нынешнее дитя, будущая взрослая, и всех ты видишь одновременно, в 3D. Голова идет кругом. В этой стране ты найдешь убежище – если знаешь, как туда попасть. И всякий раз, уходя, всякий раз, теряя ребенка из виду, ты боишься, что уже никогда не сможешь туда вернуться.

В самом-самом начале, в первую ночь, когда Мия и Пёрл только выступили в путь, Мия свернулась калачиком на самодельной постели, на заднем сиденье “кролика”, а маленькая Пёрл пристроилась в изгибе ее живота, и Мия смотрела, как дочь спит. Вот она, так близко, что щекой чувствуешь теплое молочное дыхание; Мия смотрела и дивилась на это крошечное существо. Кость от костей моих и плоть от плоти моей[31], думала она. Мать гоняла ее в воскресную школу каждую неделю, пока Мие не исполнилось тринадцать, и слова эти обернулись заклинанием: внезапно Мия различила материнские черты в лице Пёрл – линию подбородка, складочку между бровями, что появилась, когда Пёрл погрузилась в непонятный сон. Мия уже давно не вспоминала о матери, и в груди полыхнула молния тоски. Эта вспышка словно пробудила Пёрл – она зевнула, потянулась, и Мия прижала ее к себе теснее, погладила по волосам, прижалась губами к невероятно мягкой щеке. Кость от костей моих и плоть от плоти моей, снова подумала она, когда веки Пёрл затрепетали и вновь сомкнулись, и Мия была уверена, что никто никогда не будет любить это дитя, как любит она.