Книга Восьмой круг. Златовласка. Лед - Эд Макбейн

— О чем именно? Ничего дурного не случилось?

— Я просто хотел получить кое-какие личные сведения о нем, но если вы…

— Это возмутительно. Вы знаете, что я хочу помочь всем, чем могу. Буду с вами, как только закончу репетицию. Нет, здесь не садитесь, вы и так отвлекли труппу. Лучше сядьте в последнем ряду.

Мюррей сел там и, несмотря на потрясающий беспорядок на сцене, вгоняющие в сон двустишия, произносимые с подчеркиванием ритма, а не смысла, он ясно понимал, что там происходит. Судя по всему, в деревню явился дьявол и теперь навязчиво просвещал жителей относительно радостей греха. Особенно если судить по мужской части населения, относительно радости бить друг друга по головам свернутыми в трубку сценариями пьесы, едва учительница повернется к ним спиной. Потом в разгар оргии, которую шумно символизировал танец моррис, вошла Смерть в исполнении Меган Харлинген, чтобы сделать зловещее предупреждение. Она повела деревенских жителей к границе ада и показала всевозможные наказания, которым они подвергнутся, если не раскаются вовремя.

Прежде всего потому, что Смерть с трудом вспоминала свои реплики и их приходилось ей суфлировать, слово за словом, добраться до заключительной сцены никак не удавалось. Поэтому занавес опустился после речи Рут, произнесенной со звучной прямотой.

— Меган, — сказала она, — у тебя безупречная память на все, что ты видела в кино или по телевизору, вплоть до рекламы. Память по-своему просто замечательная. Не могла бы ты, ради всего святого, уделить хоть малую ее долю этому?

Однако, подумал Мюррей, даже и без заключительной сцены счастливый конец пьесы неизбежен. Деревенские жители, за возможным исключением Эвви Тремейн, исправляются — возвращаются к своей подобающей средневековой жизни; спасаются от своего средневекового чистилища. Что касается Распутной Жены, то он не был уверен. Она могла считать, что идет вместе с толпой, но природу ее выдавала развинченная походка. А почему нет? Фрэнк Конми сказал бы: «Разве это не дело природы?»

Это ее дело. Взять человека, живущего на верху мира — по крайней мере, на верху «Сент-Стивена», — обладающего здоровьем, богатством и женщинами — всем в достаточной мере. Он знал, чего хотел, и теперь это принадлежало ему. А тут возникает природа и говорит ему, что все это, вместе взятое, не стоит и ногтя Рут Винсент. Говорит, в сущности, что живет он теперь только для того, чтобы завоевать для себя Рут.

Сделать это возможно, сделать это нужно. Единственное препятствие представлял собой Ландин, точнее, ее отношение к нему. Если этот человек потерпит неудачу, утверждая свою невиновность и чистоту души до самого конца, для нее он станет мучеником, а мученики для подавляющего большинства женщин извращенно привлекательны. Поэтому главной целью было поглубже утопить Ландина, чтобы его ничто не могло спасти. Чтобы, пока он будет отбывать в тюрьме свой срок от двух с половиной до пяти лет, от него остались только дурные воспоминания. В этом заключалось все. И после этого не останется никаких проблем.

В машине Рут сказала:

— Если выказываете традиционное мужское недовольство необходимостью ждать женщину, пожалуйста, не надо. Я сказала вам, что на это уйдет время.

— Что? О-о, прошу прощения. Я не думал ничего подобного. — Он вел машину, глядя прямо перед собой, силясь не повернуться и взглянуть на ее профиль или хотя бы не бросить взгляд на ее ноги. — На самом деле я думал об этой пьесе.

— Что думали о ней?

— О том, как Смерть постоянно появляется в этих старых моралите, чтобы страхом вернуть людей к добродетели. Но поскольку даже самый тупой крестьянин знал, что дни его все равно сочтены, так ли уж легко было его испугать?

— Конечно, легко. В конце концов, тут не просто вопрос смерти. Это означало, что ты закроешь глаза и тут же откроешь их перед вратами ада, где надпись гласит: «Оставь надежду всяк, сюда идущий»[22]. Не думаете, что этим можно было испугать кого угодно?

— Кроме добродетельных, разумеется.

— О, вы знаете, что представляют собой добродетельные — они пугаются больше всех, когда предстоит предстать перед судом. И это было буквально время суда. Смерть только ставила тебя перед Судьей.

— Перед, так сказать, прославленным полицейским?

Рут сделала резкий вдох.

— Да.

— Нет, мне кажется, в «Обычном человеке» Смерть была полицейским, жюри и судьей сразу. Настоящей Звездной палатой[23], как сказал бы наш друг Харлинген. Согласны?

— Так вы читали «Обычного человека»? — удивленно спросила Рут и хлопнула себя по лбу ладонью. — Надо же! Это прозвучало снисходительно, разве не так? Но такого намерения не было. Или все же было?

— Вам лучше знать, — равнодушно сказал Мюррей. — Однако должен вам сказать честно, что иногда читаю книги. Трудные слова ищу в словаре.

— Правильно. Позволите задать вам очень дерзкий вопрос?

— Там видно будет.

— На этот раз тут не снисходительность. Тут любопытство. Как такой человек, как вы, стал частным детективом?

— Я хотел добиться успеха в жизни. А как вы стали школьной учительницей?

— Наверное, это судьба. В детстве, сколько помню себя, я руководила другими детьми в квартале. Учила их играм, читала им, сочиняла пьески для них, сбивалась с ними с ног. И мне это нравилось. Как им, не знаю. Не будучи знакома с новейшими теориями воспитания, я не трудилась спрашивать, нравится ли им это.

— Что это был за квартал?

— Все тот же. Барроу-стрит. Дом принадлежал моей семье с тех пор, когда Гринвич-Виллидж был, в сущности, еще деревней. Это интересный дом, если вы не против причудливого водопровода.

Мюррей отметил, что в ее словах не прозвучало нотки приглашения, но никак не отреагировал.

— Вы живете там не одна, так ведь?

— Нет, родители живы и активны. Папа преподает историю в Колумбийском университете.

— Вот как? Хорошо знакомое мне место.

— Кто бы мог подумать, — сказала Рут. — Когда вы там учились?

— Я там не учился. Окончил Городской университет. Но у моего отца напротив Колумбийского была зеленная лавка — думаю, он дружил со всеми преподавателями, — и позвольте сказать вам, что возле этих ворот не было более увлеченного болельщика, чем я. А вам известно, что ужасно недооцененная колумбийская футбольная команда однажды поехала в Калифорнию и нанесла поражение сильной стэндсфордской команде на стадионе «Роуз Боул» в Пасадене? Мне потребовались годы, чтобы избавиться от того наваждения. Я, должно быть, двадцать раз бегал той весной на территорию университета, стараясь получить автографы каждого члена команды. С тех пор студенческий футбол перестал быть таким.