Книга День рождения Лукана - Татьяна Александрова

– А Нерон не примет твои слова на свой счет?

– Да пусть принимает – мне что? – Лукан надменно поджал губы. – Если сам чувствует, что совершил кощунство, то пусть больше не кощунствует. В конце концов, кому еще сказать правителю правду, если не поэту языком поэзии? Как говорил мой дядя, вспоминая своего учителя Аттала, выше царской власть того, кто вправе вершить суд над царями. Я бы действительно был жалким хвастуном, если бы в поэзии не выдерживал своего призвания. Довольно того, что в жизни я, как и прочие, не смею ему возражать.

– А ты не боишься поучать его языком поэзии?

– Я сильно разочаровался в нем последнее время, но все же, на мой взгляд, он неглуп и небезнадежен. Если ему на что-то указать, хотя бы косвенно, возможно, он одумается.

После этого разговора Полла решила: чтобы лучше понимать мужа, ей надо разобраться в учении стоиков. Прежде ее представления о нем были самые общие. Она знала только, что стоики – это такие мрачные люди, которые верят в конечный мировой пожар и готовы принять от жизни любой удар. Она тут же на одном дыхании прочитала два трактата Сенеки и остановилась в недоумении. Там было нечто другое, чему она не знала, верить или не верить. Аргентарий не был стоиком, он только говорил, что каждая философская школа несет в себе какую-то крупицу истины, но что полную истину постигнет тот, кому удастся собрать эти крупицы воедино. Только вот как это сделать?

Милый Аргентарий… Вспомнив эти его слова, Полла почувствовала, что сильно соскучилась по деду, которого хотя и видела несколько раз после своей свадьбы, когда он и Цестия приезжали посмотреть, как она живет, встречи их были какие-то незначащие, как между чужими… Ей вдруг захотелось самой навестить его. Но вырваться из дому было не так уж просто. Она стала обдумывать свой распорядок дня и поняла, что весь ее день поглощен заботой о Лукане, даже когда его не бывает дома. Она сама себе удивлялась: ведь до замужества она не видела в обязанностях хозяйки дома ничего, кроме скуки, и рассчитывала с легким сердцем переложить их на плечи прислуги, а оказалось, что и они приносят радость, и какую! И теперь, хотя в ее распоряжении находилось несколько десятков служанок, ей казалось важным самой проследить, чтобы на обед были поданы любимые, как она подмечала, кушанья мужа (сам он в силу выучки у Корнута никогда не высказывал пожеланий на этот счет), и самой убедиться, что в порядке приготовленная для него тога. И уж конечно, она не могла себе представить, чтобы по возвращении домой он в одиночестве сел за обеденный стол, или должен был бы обращаться к нотарию, если вдруг ему понадобятся сведения о Фессалии из Страбона или подробности тактических ходов Цезаря из Тита Ливия. При этом и для самой себя надо было находить время, потому что няня Хрисафия постоянно твердила: «Если ты будешь выглядеть и вести себя не госпожой, а служанкой, муж станет относиться к тебе как к служанке». Нет, служанкой Полла не выглядела. Теперь она как никогда стремилась быть красивой – опять-таки для него. Но так, в заботах и радостях, проходили день за днем. И только теперь какой-то внутренний голос настойчиво говорил Полле, что родных надо навестить, и именно сейчас, и она попросила у Лукана разрешения отлучиться. Тот не возражал, и посоветовал не брать лошадей, а воспользоваться лектикой, потому что так легче было миновать заторы в узких, кривых переулках.

И вновь Полла с любопытством выглядывала из-за полога, рассматривая родной и вместе с тем незнакомый Город. Был февральский день, холодный и хмурый, но сухой. С собой она взяла няню Хрисафию и двух служанок, тоже унаследованных ею из дедовского дома. Разумеется, Город служанки знали лучше, чем она, потому что им приходилось выходить с теми или иными поручениями. Полла задавала им вопросы о том, что попадалось на глаза, а они охотно отвечали.

Вновь ее поражало соседство величия и убожества. Покосившиеся, не пойми из чего построенные хибары лепились возле каменных оград роскошных особняков; рядом с основательными лавками ювелиров и торговцев дорогими заморскими тканями прямо под открытым небом дымились котлы с горячей похлебкой, и возле них толпился плебс в засаленных темных плащах; грязные дети-попрошайки, подпрыгивая, нахально пытались заглянуть в лектику Поллы, несомую рослыми сирийцами, за что получали удар хлыста от сопровождающего ее раба – педисеква. Ей было странно: как можно жить такой жизнью, какой живут они? Служанки же воспринимали все это как должное.

Полла решила приятно удивить своим посещением деда и бабку и потому даже не предупредила их, что приедет. Как только открылась знакомая низенькая дверь и родная гостья ступила за привычный порог и очутилась в тесном вестибуле с трогательной остроухой собачкой на мозаичном полу, выложенной черными камушками, дом наполнился суетой и шумом. Слуги и служанки почтительно приветствовали молодую госпожу, обнимали прежних товарок, а навстречу внучке уже спешила, неловко ковыляя на скрюченных подагрой ногах, просветленная радостью Цестия.

– Внученька! – воскликнула она со счастливыми слезами в заискрившихся глазах. За те несколько месяцев, что они не виделись, в ее волосах прибавилось седины, морщины углубились.

Полла бросилась в ее объятия, с удовольствием вдыхая исходивший от нее уютный запах родного дома.

– А где же дедушка?

Цестия сокрушенно покачала головой:

– Болеет дедушка! Как ты догадалась нас навестить, голубушка, мы уж сами хотели тебя звать, да боялись потревожить: ты у нас теперь хозяйка большого дома!

Аргентарий, укутанный в теплую эндромиду[102], сидел в кресле в глубине натопленной боковой комнаты. В каждом ее углу стояло по жаровне с угольями. При виде Поллы знакомый живой огонек загорелся в старческих глазах.

– Ах ты радость моя, не забыла старика! – сказал он и тут же удушливо закашлялся. Цестия дрожащими руками подала ему чашку с каким-то питьем, он немного отпил, и ему полегчало.

Полла наклонилась к деду, обняла за шею, прижалась щекой к колючей щеке. Вид его сильно обеспокоил ее. Он исхудал, глаза ввалились, кожа приобрела желтоватый оттенок. Но все расспросы, касающиеся его здоровья, он пресек:

– Чего хотеть в моем возрасте? Тут за каждый прожитый день надо богов благодарить. А вот теперь тебя повидал, так и помереть не страшно.

– О чем ты говоришь, дедушка? – возмутилась Полла. – Просто сейчас зима, помнишь, прошлой зимой ты тоже кашлял, а потом, как пригрело, тебе стало лучше. До весны-то уже рукой подать!

– Деточка, все будет так, как угодно богам, или судьбе, или светилам – говори как хочешь. Только я верю, что и конец жизни наступает в назначенный срок, и, значит, почему-то дальше идти уже не надо. Но не будем об этом. Ты лучше расскажи о себе!

Полла начала рассказывать. Бабушка стала придирчиво расспрашивать ее, как она хозяйствует, и в общем осталась довольна, заметив только, что ей постепенно надо вникать и в денежные дела, не ограничиваясь одной заботой о муже.

– Как ты расцвела, ты теперь просто необычайная красавица! – с удовлетворением произнесла Цестия. Полла поймала себя на мысли, что такую похвалу из уст бабушки слышит впервые. – Никаких перемен в себе не чувствуешь? Пора бы!