Книга Власть в Древней Руси. X - XIII века - Петр Толочко

Ситуация повторилась и в 1276 г. Когда прусы пришли в помощь литовскому князю Тройдену и были размещены в Гродно и Вислониме, Владимир Василькович и Лев Данилович решили отреагировать на это своим походом, но не сами пошли на неприятеля, а послали к Вислониму «рать свою».[266] Во время похода князей Мстислава, Юрия Львовича и Владимира к Новогрудку, первые два князя втайне от Владимира послали впереди «лучших своих бояр» во главе с воеводой Тюймой. В 1281 г. поход в помощь Конраду польскому были отряжены воевода Тюйма с холмлянами, воевода Василько Вислонимский с владимирцами. С ними же были воеводы Желислав и Дунай. На Висле русские полки соединились с польскими и дальше пошли вместе к городу Сохачеву. «Василко же поиде своимъ полкомъ, а Желиславъ своимъ полкомъ, а Дунай своимъ полкомъ а Тюйма своимъ полкомъ».[267]

В летописи не говорится, кто составлял эти полки. Можно лишь предположить, что в помощь Конраду были направлены не ополченцы, а профессиональные дружинники. В пользу этого свидетельствует следующая реакция Владимира Васильковича. Как пишет летописец, князь «печалуя по велику, зане не бяшеть вѣсти от полку его». Когда же он узнал, «оже вси добрѣ сдоровѣ идуть с честью великою», то был рад «оже дружина его вся цѣла».[268] Следовательно, в поход была отправлена княжеская дружина.

После первых успехов Владимир Василькович приказал своим воеводам не распускать полки, но продолжать военные действия. «Володимеръ же князь указаль бяшеть своим воеводамъ тако: Василкови и Желиславу и Дунаеви не распущати воевать, но поити всимъ к городу».[269] в следующем, 1282 г., Владимир посылал своего воеводу Дуная, как пишет летописец, «возводить литвы», а также совместно с Львом Даниловичем — воевал против Болеслава. «Левъ же и Володимеръ сама не идоста, но посласта воеводы. Левъ посла со своею ратью Тюйма и Василка Белжанина и Рябца, а Володимѣръ посла со своею ратью Василка князя и Желислава, и Оловянъца и Вишту. И тако поидоша на Болеслава».[270] Небезынтересно отметить, что в 1287 г. одному из этих воевод — Оловянцу Владимир поручил вести переговоры с Мстиславом Даниловичем. Вместе с ним были епископ Владимирский Евсигний и некий боярин Борок.[271] Не исключено, что в это время Оловянец мог занимать и должность тысяцкого.

Воеводой, как и прежде, был Дунай. Собираясь занять Краковский стол, польский князь Конрад попросил у Владимира в помощь себе Дуная: «Брате ти господине молвить: „Пошли со мною своего Дуная, ать ми честьно“».[272] Владимир удовлетворил просьбу Конрада: под стенами Люблина вместе с ним сражался и «Дунай Володимиров».[273]

После смерти Владимира Васильковича, владимирский стол перешел к Мстиславу Даниловичу. Он же взял на себя и все обязательства двоюродного брата. Среди них были и союзные отношения с князем Конрадом Мазовецким. В 1289 г. Мстислав послал ему в помощь «Чюдина воеводу».[274] Это был последний волынский воевода, о котором упоминается в летописи.

Приведенные летописные известия позволяют воссоздать достаточно полную и непротиворечивую картину организации военного дела на Руси. Оно изначально находилось в компетенции княжеской власти. Князья были и первыми воеводами дружин, возглавляли ближние и дальние военные походы. По существу, эту свою функцию они сохраняли и тогда, когда появился институт воеводства. В тех случаях, когда во главе военного похода стоял князь он и был воеводой, независимо от того, участвовал ли в нем профессиональный воевода или не участвовал.

На этот счет в Галицко-Волынской летописи имеется весьма характерное известие. На помощь польскому князю Конраду, желавшему занять краковский стол, выступили русские дружины. Когда они появились под Люблином и об этом узнал Конрад, первым вопросом, который он задал русским ратникам, был вопрос о воеводстве. «Кондратъ же вопроси ратьныхъ: «Кто есть воевода в сей рати?». Те ответили: «Князь Юрьи Лвовичь»».[275] Разумеется, это не означало, что в походе не принимал участия воевода князя.

В литературе уже давно поставлен вопрос о социальном статусе воевод. О том, что они принадлежали к боярскому сословию практически ни у кого из исследователей сомнений не было. Таковые возникали, когда надо было определить из каких бояр происходили воеводы: из княжеских или земских. А. Е. Пресняков, С. В. Юшков и ряд других историков полагали, что все высшие должностные лица определенно были княжескими людьми и набирались из старшей княжеской дружины. Согласно А. Е. Преснякову, подробное изучение данных относительно древнерусского боярства показывает ненужность гипотезы о земских боярах для объяснения каких-либо явлений исторической жизни.[276] По мнению С. В. Юшкова, хотя дворяне и бояре противополагаются как две разные служилые группы, они не были совершенно замкнутыми.[277]

Что касается характера власти воевод, то поскольку центром, откуда осуществлялось управление страной, землей или уделом являлся княжий двор, они, как и другие чиновники, были несомненно княжескими. Практика пожалований бояр имениями, существовавшая на Руси, по меньшей мере, со времен Владимира Святославича, делала деление их на княжих и земских весьма условным.

Близкое мнение высказал Н. П. Павлов-Сильванский. Утверждая, что в древнейшем киевском периоде нашей истории высший класс распадался на два разряда лиц, различных по своему положению и происхождению — бояр княжеских и так называемых бояр земских, он также полагал, что эти разряды не были замкнутыми. Получив пожалования, княжеские бояре становились боярами земскими.[278]

В советское и новое время тема эта не дебатировалась так остро, как раньше, видимо потому, что для большинства исследователей в ней не было проблемы. Может только И. Я. Фроянов не разделял вывода о классовой (или сословной) природе власти и ее институтов в Киевской Руси, предложив некий общенародный вариант русской государственности, зиждившийся вплоть до начала XII в. на родоплеменной основе. В последующем древнерусские города-государства, будто бы, представляли собой самоуправляющиеся городские и сельские общины во главе с народным собранием — вечем. На эту, больше никем не замеченную особенность Руси, историка натолкнули параллели из жизни городов-государств Востока времен первых цивилизаций и «доклассической» Греции.[279]