Книга Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма - Игорь Морозов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Воспоминания о куклах, с которыми девочки часто играли в детстве, обычно связаны с очень яркими эмоционально-чувственными интимными переживаниями. При этом имеет значение цвет, форма, размер, материал, из которого сделана кукла, и даже исходящий от нее запах. «Вот папа сделал мне эту куколку из кедра. Кедр! Вот из кедра она была сделана. И, знаете, такой от неё аромат шел! Такой запах! Вы знаете, когда её я клала с собой, я засыпала… И, знаете, я вот эту вот куклу, которую мне отец выстругал из полена, я её принимала за голышика. Никакие платья на ней не держались – ну, что там на дереве может держаться, знаете? Я её за голышика, за голенького ребёночка считала. Вот так…» [ЛА МИА, с. Пушкино Добрынинского р-на Воронежской обл.].
По замечанию А. Н. Леонтьева, «ребенок предпочитает иметь дело со старой куклой», так как «воспринимает ее интимнее, ближе, чем новую». Тем самым «он как бы вкладывает в этот предмет свое игровое отношение к ней» [Леонтьев 1981, с. 493]. «„Ты только никому не говори: у меня есть старая резиновая Катька…“ – „…Я подарю тебе куклу!“ – „Не надо куклу! – серьезно возразила девочка. – Новая мне не нужна – я буду её стесняться! А Катька меня знает с пяти лет! Я к ней так привыкла!“» [Леонидова 1971, с. 64]. «Когда мне было 10 лет, ‹…› у меня был любимый пупсик. Мы его покупали в Киеве. Когда мы переехали в Шадринск и я пошла в первый класс, я его всегда носила с собой и потеряла. Я долго плакала потому, что здесь таких не было, а другого мне не надо было. Когда мне стало 15 лет, я увидела в магазине похожего и купила, хотя уже в куклы не играла» [Борисов 2008, с. 403].
«Игровое отношение», о котором говорит А. Н. Леонтьев, является, собственно, тем приращением значения, которое возникает в процессе игры и которое является внешним («дидактическим») смыслом игры [о разграничении «внешнего» и «внутреннего» в игре см.: Морозов, Слепцова 2006]. Иными словами, играя с куклой, ребенок непроизвольно нарабатывает некий опыт общения с внешним миром, позволяющий ему в дальнейшем стать более взрослым.
Илл. 44
Вот как описывает роль куклы в процессе собственного самоосознания Н. А. Бердяев: «Я никогда не чувствовал себя частью объективного мира и занимающим в нем какое-то место. Я переживал ядро моего „Я“ вне предстоящего мне объективного мира. Лишь на периферии я соприкасался с этим миром. Неукорененность в мире, который впоследствии в результате философской мысли я назвал объективированным, есть глубочайшая основа моего мироощущения. С детства я жил в мире, непохожем на окружающий, и я лишь притворялся, что участвую в жизни этого окружающего мира. Я защищался от мира, охраняя свою свободу. Я выразитель восстания личности против рода. И потому мне чуждо стремление к величию и славе, к силе и победе. С детства я много читал романов и драм, меньше стихов, и это лишь укрепило мое чувство пребывания в своем особом мире. Герои великих литературных произведений казались мне более реальными, чем окружающие люди. В детстве у меня была кукла, изображавшая офицера. Я наделил эту куклу качествами, которые мне нравились. Это мифотворческий процесс. Я очень рано в детстве читал „Войну и мир“, и незаметно кукла, которая называлась Андрей, перешла в князя Андрея Болконского. Получилась созданная мною биография существа, которое представлялось мне очень реальным, во всяком случае более реальным, чем мои товарищи по корпусу» [Бердяев 1990, с. 39–40].
Смысл сущности «Ты» – иррациональность и непознанность, а в ее крайней форме – непознаваемость. Философская трактовка этого факта выглядит так: «Данность Другого нельзя вывести ни из какого опыта очевидности, ее можно только признать как нечто неочевидное», поэтому «признание Другого рассматривается всегда в качестве учредительного действия» [Исаков 2010]. Но непознаваемое, как и все, скрытое мраком тайны, стремится к сакрализации, превращаясь в священное, божество или героя, которые «есть откровение всемогущей Самости, пребывающей внутри каждого из нас». Цель ее постижения хорошо сформулировал Д. Кэмпбелл: «Познай Это – и будешь Богом» [Кэмпбелл 1997, с. 312, 313].
Видимо, именно так можно схематично обрисовать механизм, благодаря которому столь незначительная и невзрачная вещь, как кукла, вдруг обретает невиданную силу, получая возможность воздействовать на людей и природные стихии.
* * *
Можно констатировать, что факт существования куклы в очень разных этнических и культурных средах на протяжении многих тысячелетий в качестве одной из самых популярных детских игрушек имеет фундаментальную психологическую подоплеку. Этот предмет играет чрезвычайно важную роль в процессе формирования личности ребенка, в процессе идентификации и осознания им собственного «Я» по отношению к Другому («Ты»). Кукла или ее аналоги являются универсальным средством выхода из состояния возрастного этапа «детского аутизма», который характеризуется предельным эгоцентризмом и сконцентрированностью ребенка на самом себе. Первым опытом такого рода манипуляций можно считать, например, распространенные в младенчестве манипулятивные и исследовательские игры со своим телом, которые подробно описаны еще З. Фрейдом.
Одним из способов общения ребенка с куклой является постоянный диалог с ней. Это один из важнейших игровых предметов, помогающих ребенку преодолевать первоначальную закрытость «психической самости», разворачивать вовне коммуникативные свойства собственного «Я», придавать им характер активного диалога с миром. При этом аналогом куклы может быть любой иной субъект, открытый для диалога, о чем свидетельствует, например, использование детьми в ролевых играх вместо кукол собственных пальцев или воображаемых персонажей. На визуализации этого эффекта во многом построен, например, фильм Терри Гиллиама «Страна приливов» («Tideland», 2005), который по многим своим мотивам сходен с «Алисой в стране чудес» Л. Кэррола – ср. ее киноверсию в интерпретации Яна Шванкмайера («Něco z Alenky», 1988), но выполнен в стиле мрачноватой антиутопии – см. илл. 44. Склонность детей к такого рода играм вполне согласуется с наивным «анимизмом», присущим детскому мышлению, склонностью одушевлять неживые предметы [Пиаже 1932, с. 372–373; Чередникова 2002, с. 93–95]. То есть можно говорить о неком «встроенном», врожденном механизме, позволяющем выстраивать диалогические отношения и формировать «Я» ребенка, даже если по тем или иным причинам его общение с другими людьми затруднено.
Важным этапом в выстраивании диалогических отношений с окружающим миром является осознание оппозиции «Я» – «Другое» и разграничение «Своего» и «Чужого» [Голубева 2000], где «Другое» и «Чужое» на определенном этапе выступает как непознанное и опасное и подвергается мифологизации и демонизации. Отсюда манипуляции с куклой в детских подшучиваниях, нацеленных на устрашение оппонента. Вот выдержка из мемуаров Софьи Ковалевской: «Даже вид разбитой куклы внушал мне страх; когда мне случалось уронить мою куклу, няня должна была подымать ее и докладывать мне, цела ли у нее голова; в противном случае она должна была уносить ее, не показывая мне. Я помню и теперь, как однажды Анюта, поймав меня одну без няни и желая подразнить меня, стала насильно совать мне на глаза восковую куклу, у которой из головы болтался вышибленный черный глаз, и довела меня этим до конвульсий» [Ковалевская 1989, с. 13–15].
