Книга После Путина - Константин Долгов

Нет, я не пишу это специально для того, чтобы разродиться закономерным призывом: «Так давайте же изберём Путина пожизненным президентом, а он пусть пообещает нам быть демократом!» Я не уверен, что Путину стоит становиться президентом в очередной раз, не то что пожизненно. Я просто сомневаюсь, что ему самому это нужно. Как бы там ни было, а ко всему пожизненному я в принципе настороженно отношусь: пожизненная инвалидность, пожизненное заключение, пожизненное лишение прав, пожизненный эцих с гвоздями… как-то не воодушевляет. Серьёзно: у меня совершенно нет убеждённости в том, что Путин должен быть следующим президентом России, поэтому не стоит подозревать меня в том, что я подвожу под это дело какую-то там теоретическую базу. Я рассуждаю исключительно в общем (на теоретическом уровне) и берусь (на этом уровне) с лёгкостью доказать, что единовластие и демократия вполне совместимы. Ведь демократия, как уже говорилось, это вовсе не буквальное правление народа. Демократия — это в первую очередь набор процедур, позволяющих гарантировать, что, с одной стороны, мнение меньшинства не возобладает над мнением большинства, а с другой — большинство не поработит и не дискриминирует меньшинство. Содержательно демократия подразумевает прежде всего участие народных масс в управлении государством. И каким образом это участие будет осуществлено, не так уж и принципиально, если вы, конечно, не буквоед-бюрократ. Процедурная сторона в целом, безусловно, для демократии важна, но сегодня из неё сделали фетиш, как и из сменяемости власти, из выборов и из всех остальных догм либерально-демократического сознания. А от фетишей надо избавляться, фетиши вредны, они нарушают нормальное развитие… Если не шутить, то фетишизация демократии — это её главная проблема ещё с XX века. Уже тогда было достаточно сказать «демократия», чтобы всё приличное общество сделало подобающую стойку и нацепило выражение лица, не предполагающее какого-либо обсуждения. Демократия уже тогда стала позитивным ярлыком, не допускающим никакого сомнения. Причём дело вот в чём: даже в Советском Союзе коммунизм был целью, которая сомнениям не подвергалась, но зато сам коммунизм вполне даже обсуждался: каким он может быть и каким он должен быть. А вот демократию обсуждать как-то не очень-то разрешали. Вроде бы и знали в университетах, что она бывает разная, но в политических кругах она просто «демократия», и всё. Ею можно всё оправдать, на неё можно всё списать, и в её отсутствии, соответственно, можно обвинить всех, кто не по душе… Однако если говорить не штампами, а содержательно, то демократия — это в первую очередь доступ большинства к управлению государством. А в какой конкретно форме данный доступ осуществляется и с помощью какого способа реализуется — это уже технические детали. На мой взгляд, совещательно-консультативные формы куда более демократичны, чем электоральные.

Во-первых, голосование имеет неплотную периодичность и направлено на один-единственный кадровый аспект демократии. На принятие решений в электоральной демократии гражданин не влияет! По крайней мере если этот гражданин — не депутат.

Во-вторых, голосование, как я уже говорил, чётко раскалывает общество на элитное (хоть и избираемое) меньшинство и на голосующее большинство. Электоральная иерархия и дисбаланс: голосуют все, но не за всех, несмотря на формально всеобщее право избираться.

В-третьих, всё-таки в политическом управлении обществом что главное? Главное — эффективное и сбалансированное по побочным эффектам решение принять! А эффективным и сбалансированным оно может быть только тогда, когда устраивает если не всех, то хотя бы большинство; как можно в этом удостовериться? Ну, ясно как: если дать возможность большинству поучаствовать конкретно в принятии решения, а в идеале — в его результативном (а не для галочки) обсуждении. Демократия же электоральная выстраивается по принципу «главное — чтобы все проголосовали за нужную физиономию»; решения же принимать — это как раз для физиономий задача, а не для какого-то там электората. Поэтому даже если электорат в обсуждении участвует, то исключительно в показательном, чтобы «не гавкали потом». Хотите пример? Посмотрите телевизионные политические ток-шоу — и всё поймёте. Помните, как реагировали в СССР на газетные материалы? Отругали какого-нибудь чиновника в «Правде» — и на следующий день чиновник уже вовсе не чиновник. Так вот: как на газеты можно по-разному реагировать (можно как на «Правду» в СССР, а можно как на любую сегодняшнюю в России — никак), так и «обсуждать» можно по-разному. Можно — для галочки, а можно для эффективности.

Что ж, допустим ситуацию, когда у власти находится человек, поддерживающий постоянный уровень консультаций не только с экспертными кругами (это стандартные пулы советников, как везде, — они как раз эффективности в сочетании с демократичностью не обеспечивают), но и с общественностью (в хорошем смысле этого слова). Ему даже удаётся обеспечивать результативность этих консультаций, то есть в большинстве случаев доводить их до формирования решения, устраивающего большинство. Но! Вот он стареет, и ему уже просто не хватает сил властвовать. Или внезапно умирает. И что тогда? Тогда вся выстроенная им (и гипотетически прекрасно при нём работавшая) система попадает в зависимость от компетентности преемника. Вы спросите: что в этом плохого? Удавалось же предыдущему эффективно управлять консультативными методами — значит, и новому удастся. А ведь на деле необязательно удастся, и необязательно этот новый будет хотя бы пытаться продолжить линию предшественника, не говоря уже о том, что он может и не собираться её продолжать. Элементарный пример — Иосиф Виссарионович Сталин, уж на что масштабная фигура… А умер — и созданная им система в течение трёх лет пошла под откос усилиями Никиты Сергеевича Хрущёва. Что уж там о других говорить…

Вот это главная проблема единоличной власти. Вовсе не «антидемократичность», поскольку это совсем необязательное её свойство, а именно проблема преемника и преемственности. Если выстроена эффективная система власти, фактически завязанная на одну персону, то она и обеспечивается прежде всего этой персоной. Как гарантировать, что ей на смену придёт персона того же масштаба и с теми же качествами? Как гарантировать, что система не обрушится, как только центральный её стержень — конкретный политик — не сможет дальше функционировать? Отчасти можно компенсировать эту порочную зависимость эффективной системы от центральной личности распределением власти на группу, но принципиально это ничего не поменяет, поскольку группа всё равно будет объединяться именно вокруг конкретной персоны. В своё время именно для преодоления порочности единоличной системы разработали разные парламентские и прочие системы — с пороками, ничуть единоличной системе не уступающими. Так или иначе, необходимо что-то противопоставить этой непредсказуемости судьбы системы при условии её «заякоренности» на конкретную личность, нужно чем-то компенсировать зависимость эффективности системы от личного фактора.

А вот теперь позвольте мне высказаться уже как политтехнологу. Какой бы способ преодоления этой трудности вы ни придумали, он должен соответствовать двум условиям. Во-первых, он не должен ограничивать полномочия человека или группы, находящейся у власти, сверх тех ограничений, которые уже есть в системе (то есть, как правило, прописаны в Конституции). Иначе вся эта процедура компенсации утрачивает какой-либо смысл: задача-то в том, чтобы сохранить принципы системы неизменными, снизив одновременно «хрущёвский» риск. А во-вторых (профессиональное прошлое требует, чтобы я сделал акцент именно на втором), выбранный способ должен позитивно восприниматься народом, то есть должен быть политически красивым, «технологичным». Никакого пафоса — ни восхищения, ни воодушевления, ничего подобного — он вызывать у публики не должен, но сдержанное уважительное одобрение с её стороны просто необходимо. Как его добиться? Например, соблюсти все формальные нормы, каждую букву закона, но всё равно держать под контролем процесс смены власти. И, разумеется, его результат.