Книга Мост в чужую мечту - Дмитрий Емец

Сашки в комнате давно не было, поэтому благодарность не достигла конечного потребителя.

С улицы донеслись крики. Рина подошла к окну и увидела на крыльце Суповну. Вначале она решила, что Суповна орет на Горшеню, маячившего в кустарнике, но та кричала на котов, которые просачивались в ШНыр, несмотря на хитрый забор.

– Чтоб вы на мыло пошли, сволочи такие! Чтоб на вас омолаживающую косметику испытывали! Все кругом изгадили! Арбалет возьму и всех к ядреной бабушке кончу! – орала Суповна и, вспыхивая соколом, швыряла в котов холодными котлетами.

Усиленные уникумом, котлеты летели, как заряды из баллисты. Если котлета попадала в кота, кот переворачивался в воздухе. Коты не обижались, смыкались вокруг котлеты, и та исчезла.

Когда Рина вышла из комнаты, в коридоре ей встретился недоубитый Гоша. Некогда он написал две эпиграммы на Кузепыча, одна из которых была запечатлена фломастером в мужском туалете, и поэму в две тысячи строк. По этому случаю Гоша считал себя поэтом и ко всем прочим поэтам относился снисходительно. «Сашка Пушкин и Мишка Лермонтов давно не катят! Вот Сережка пока еще катит, хотя и он отстой!» – утверждал он. Под Сережкой имелся в виду, скорее всего, Есенин.

– О, Катерина! Уникум! – приветствовал он ее.

Рина пожелала узнать, какой уникум имеется в виду.

– Ты о чем?

Гоша сочувственно зашмыгал носом:

– Выгоняют тебя! Пакуй чемоданы!

Если он и ожидал какой-то реакции, то не дождался. Реакция у Рины часто бывала отсроченной. Душа часто бывает как колено: ударишь сегодня, а болеть будет завтра.

Чемоданов Рина паковать не стала. Все ее имущество поместилось в рюкзаке. Собираясь, она не плакала, но вещи швыряла так, что даже Фреда с Алисой эвакуировались в коридор.

В Рине сталкивались две волны. Первая заставляла ненавидеть и винить себя, другая, встречная, валить все на ШНыр.

– Так… – повторяла Рина, швыряя в рюкзак ботинок.

– …мне… – добавляла она, ударом кулака заталкивая пайту.

– …и надо! – заканчивала она, дергая шнур, чтобы намертво затянуть рюкзак.

И все начиналось снова.

– Мне… – повторяла Рина, обламывая зубную щетку, потому что она не вбивалась в уже завязанный рюкзак.

– …на все… – продолжала она, вместе со щеткой ломая и ноготь, потому что пластик треснул совсем непонятно – узкой полосой.

– …плевать!!! – без слез выла она в ставший ненавистным потолок.

Алиса и Фреда подслушивали у дверей.

– Мне казалось, у нас в комнате главный псих я! – изумленно прошептала Алиса.

– Я тоже думала, что ты! – согласилась Фреда.

Рине было плохо. Все потеряно – худшие опасения оправдались. Жить она будет у Мамаси, это ясно. Но как быть с Гавром? Рина медленно шла по ШНыру, мысленно прощаясь с ним. И в этом коридоре она никогда больше не будет, и в тот не ступит, и никогда не увидит закрашенного крана на батарее и глиняной головы Горшени, который, скучая в заснеженном парке, вечно заглядывает в окна.

С рюкзаком она явилась в кабинет Кавалерии. Директриса ШНыра сидела в «ругательной» части кабинета. Над ней висела узкая картонка, на которой тушью было выведено:

«Жалость к себе скоро оборачивается безжалостностью к другим».

Рина застыла у дверей. Так они и стояли: две грозовые тучи – одна в дверях, другая за столом.

– Когда? – спросила Рина, глядя не на Кавалерию, а на висевший на стене портрет Митяя Желтоглазого.

Глаза у Митяя на портрете были не желтые, а скорее серые. Лицо молодое, с румянцем, и редкая бородка, как у двадцатилетнего иконописца.

– Чего когда? – подняла брови Кавалерия.

– Уходить. Но имейте в виду: я хочу попрощаться с пегами. Ясно?

Директриса посмотрела на ее рюкзак, лежащий у ноги. Потом на прыгающие губы.

– Мне-то ясно, – невозмутимо признала она.

– Чего вам ясно? – Рина не пыталась быть вежливой. Вежливость хороша для случаев, когда есть время размазывать кашу по тарелке.

– Наломала дров и уходить?

Подаренный Гамовым нож сорвался с пояса и упал. Рина даже не наклонилась его поднять.

– Так значит… вы меня не выгоняете?

Кавалерия покачала головой:

– Когда ребенок, расшалившись, разобьет одну тарелку – его можно прогнать в другую комнату. Но если он перебьет вообще всю посуду – мудрее дать ему веник и заставить убраться.

Рина расплакалась. Плакала она неумело, точно скулил щенок: не так призывно-громко, как Лара («Эй, мужское население Земли, ослепли? Девушка страдает!»), не так надрывно, как Алиса («Всех покрошу – одна останусь!»), и не с такой досадой, как Фреда («Опять не пустили в генералы, ну ничего: на коленях приползут, умолять будут!»).

Кавалерия не стала вскакивать и обнимать ее. Это было не в ее стиле. Все же она подошла и мягко коснулась плеча Рины.

– Иди распаковывайся! Гепард не первый уникум, оказавшийся у ведьмарей. Армию убивает не поражение, а бегство. Человека растаптывает не ошибка, а отчаяние, – негромко сказала она.

Рина больше не плакала. Но на нее напала икота.

– А… ик… закладка?

Кавалерия отошла к окну, озабоченно выглянула в него и, параллельно думая о чем-то другом, сказала:

– Что ты желаешь услышать? Будто ничего страшного? Увы, страшно. Закладка у ведьмарей. «Царевна-лебедь» потеряна. Внешний охранный периметр, образованный четырьмя точками, нарушен… Гиелы не боятся больше летать над нашими зарядными закладками. Раньше это их хоть как-то сдерживало… К сожалению, милая, простить кого-то и исправить последствия его действий – далеко не синонимы.

Рина уставилась в пол. Чувство вины вновь навалилось на нее. Ей казалось, внутри ее точат десять тысяч древесных жучков.

– А как быть с нерпью? – выдавила она.

– Нерпь тебе выдадут другую. Я понимаю, что Кузепыч будет не в восторге, но жизнь – не сладкий пирог, а строгий баланс радостей и гадостей. Но, когда разберешься, что все к лучшему, гадостей становится меньше, – Кавалерия усмехнулась.

Рина хотела поблагодарить, но опять икнула.

– Теперь тебе придется учиться ездить на Гавре без гепарда. Это сложнее, но и полезнее. Не забывай переодеваться, когда идешь после Гавра к пегам. Лучше заведи для каждого свою одежду… Кстати, кто тебе сказал? – внезапно спросила Кавалерия.

– О чем сказал? – не поняла Рина.

– Что тебя выгоняют.

Рина смущенно молчала. Ей не хотелось никого закладывать.

– Значит, Гоша. Он один был рядом, когда мы с Кузепычем спорили, как с тобой поступить, – безошибочно определила директриса.