Книга Ольга Калашникова - Михаил Филин

При этом Николай Иванович по-прежнему жаждал расправиться с Калашниковыми, и в первую голову с Михайлой Ивановым. «Ну, уж право не грешно взять с него выкупу тысяч 50, он один сто́ит Михайловского», — уверял Н. И. Павлищев Пушкина 11 июля. «Не худо б забрить лоб кому-нибудь из наследников Михайлы, — мечтал зять в псковском сельце 21 августа, — жаль, что сам он ушёл от рекрутства». А в письме от 22 октября (4 ноября), вернувшись в Варшаву, Н. И. Павлищев изложил свой план отмщения ненавистному крестьянскому роду с точностью до целкового. «Послушайте меня, Александр Сергеевич, — настаивал помощник статс-секретаря. — Не выпускайте из рук плута Михайлу с его мерзкой семьёю. Благо их не в вольности, а в хорошем хлебе. Михайла и последнего не заслуживает. Возьмите с него выкуп: он даст вам за семью 10 т. Не то, берите хоть оброк с Ваньки и Гаврюшки[239] по 10 р в месяц с каждого, а с Васьки (получающего чуть ли не полковничье жалованье)[240] по 20 р в месяц, обязав на случай их неисправности, платить самого Михайлу: вот вам и капитал 10 000. Петрушка[241] спасёт хорошего мужика от рекрутства, и будет если не солдат, то лихой ротный писарь или цырюльник» (XVI, 138, 156, 175). «Положим, что Павлищев не знал, что связывало Пушкина с семьёй Калашниковых, — обронил П. Е. Щёголев, — а то его предложения разделаться с Михайлой звучали бы слишком зловещей иронией»[242].

Александр Пушкин узнал и другую, куда более реалистичную, версию имущественного положения всех Калашниковых: ему доставили письмо из Болдина, от Михайлы. Более двух лет побеждённый старик молчал, но 22 декабря 1836 года решился, призвав писаря, напомнить барину о своём (и не только своём) существовании. Вечный проситель, он не изменил себе; однако лукавил, пожалуй, лишь в мелочах, а в остальном был весьма искренним:

«Милостивый Государь Александр Сергеевичь!

Я опять осмелился беспокоить вашу милость моею прозбою, хотя чувствую тягость прозб, но тягость моего положения мучительна: мне около семидесяти лет; ивсе сии семдесят лет проведены наслужбе господ моих, с усердием с радастию употреблены, все мои способности, бескорысность всегда была моим правилом, пять сынов мною предоставлено в замену моей старости, надежда на Бога, надежда на господ единствено питали меня в будущем; я переносил стерпением все бури мирских гонений, незащищая себя, неоправдывая противу несправедливостей и клеветы, до последнего теперешнего моего существования не произносил я малейшаго ропота, а равно итеперь. Но я, находясь в болезни, и вижу приближение смерти и равнодушно ожидаю её с чистою совестию! и находясь в бедности с несчастной моей дочерью[243] осмелился припасть ещё квашему милостивому покровительству, положенные вашей милостию напропитание мне 200 рублей, батюшка Серьгей Львовичь уничтожил, аопределил только 50 рубл в год, и один хлеб; обратится стребованием кдетям я сам им нечего не дал окроме несчастной жизни, и потому не нахожу никого помощником моей бедности, окроме вашей милости, и вы теперь одна наша надежда.

Покойный дедушка ваш обещал мне и семейству тихое счастие; но Бог лишил нас сего блага отнятием жизни, с тех пор прошло много лет и мы в вас увидели желанную надежду, не обманите в ней, помогите как милостивый господин как добрый отец приявший недостойного сына, накиньте покров свой, как Илия на слугу и прославятся щедроты ваши; тем более: что семейство моё всегда и прежде пользовалось вашими милостями и слышало ваши благодетельные обещания; сын мой[244] первоначально служил вам, имел счастие доказать ещё вребячестве свою верность и усердие, и теперь равно другим оплачивает оброк, старший сын, удручённый болезнями, сженою, тремя детьми[245] не имеет пристанища испособа прокормить себя, пишет ко мне, прося помощи, где возьму я подать им сию, когда ещё на руках моих несчастная дочь! Младший сын[246], о коем мы просили вас, и в бытность нонешнего лета Сергея Львовича, который живёт у помещика за бездельную плату, хотя бы вы его мне на помощ отдали за всех других детей, сам Серьгей Львович обещал с вами посоветовать, а это уверяет нас ваша воля и мы счасливы; изасим во ожидании вашего милостивого ответа, Ваш верноподанный раб навсегда[247] пребуду Михайл Калашников.

Не оставте, батюшка, вас Бог вознаградить в сей жизни и в будущем веке. И батюшка ваш так был к нам ласков, дай Бог, чтобы отец родной был так расположен»

(XVI, 203).

Curriculum vitae[248] Калашникова написана строго от первого лица, а далее ловкий Михайла начал употреблять местоимения множественного числа («мы», «наша», «нас», «нам»), вследствие чего находившаяся где-то рядом Ольга Ключарёва стала как бы соавтором послания. Получилось, что и она писала Пушкину — и при этом не нарушила, а обошла пушкинский запрет.

Письмо попало к поэту уже после Рождества — очевидно, накануне Нового года. А 27 января 1837 года он вышел к барьеру и был смертельно ранен. Так что известие об Ольге (или от Ольги) поступило к Пушкину ровно через 12 лет после начала их романа и за месяц до его гибели.

Каждый любовный роман поэта имел какие-то особенности — по-своему уникальным был и этот, «крепостной».

Принято считать, что Александр Сергеевич оставил послание Михайлы без внимания. «Надо думать, что Пушкин никак не реагировал на это последнее полученное им письмо из Болдина, — полагал, к примеру, П. С. Попов. — В начале роковой для поэта зимы 1836–1837 года его мысли были далеко от того, чтобы налаживать болдинские дела»[249]. Однако нам известно: вскоре Гаврила вернулся от «помещика» в нижегородское село, а пенсион Михайлы Иванова, выдаваемый болдинской экономией, вырос вдвое[250]. Поэтому допускаем, что поэт и напоследок облагодетельствовал Калашниковых.