Книга Пирамида - Уильям Голдинг

Мама зашлась звонким, серебристым смехом.

– Я-то музыку хоть умею читать, – сказала мама, – и не нуждаюсь в том, чтоб мне ее разобъясняли ноту за нотой!

Молчание было зловещим. Мистер Клеймор повернулся на пятках и медленно проследовал в глубь сцены налево, пока, оказавшись в углу, чуть не проткнул носом рисованный задник. Я в тоске разглядывал мою швабру. Имоджен все сидела, все улыбалась какой-то своей тайне вечной улыбкой сивиллы. И длилось молчание.

Вдруг мама бросилась к пианино, отпахнула крышку, громыхнула по клавишам. Даже в таком тусклом свете я видел, что она вся трясется, как мистер Клеймор.

– Пошли, Оливер!

– Куда?

– Домой, конечно. Куда же еще? В зоопарк?

Мистер де Трейси вышел на середину сцены. Он обнимал нас всех, от маминой прыгающей брошки до кудряшек на затылке мистера Клеймора, – улыбкой и жестом бесконечной нежности и сочувствия. Но он ни слова не успел сказать, а мистер Клеймор уже пел рисованному заднику:

– Больше никогда! Нет! В жизни! Клянусь, никогда-никогда!

Мама бухнула крышку на клавиши.

– И я вам клянусь, мистер Клеймор, – никогда! Ни за что! Идем, Оливер!

Мистер де Трейси качал головой, улыбаясь нежно.

– Артисты – артисты до мозга костей! Мм? Ну, ну же, ребятки! Имоджен, дражайшая! Мм? Как часто я видел такое! Перенапряжение, малая искра и – мм?

Мама стояла, обеими руками вцепившись в пюпитр, искоса глядя на сцену.

Мистер Клеймор пел:

– Никогда! О, никогда-никогда!

– Послушай, мама, может, хватит?

– Имоджен, дражайшая...

– Я хочу есть, Норман. Ну пожа-а-алуйста, милый!

– Артисты до мозга костей...

Опять была долгая пауза. Мама вдруг расхохоталась, иначе, тоном ниже, и снова смолкла, глядя на пианино.

– Ну, мама, пусть называет меня хоть теткой Чарлея[17], если ему от этого легче!

Мистер де Трейси расхохотался раскатисто, обеими руками и веселым лицом призывая нас всех присоединиться.

– Придется мне еще раз вас всех приструнить. Мм? Я настаиваю! Кто у нас режиссер? Мм? Сударыня? Оливер? Имоджен, дражайшая, очаровательная? Норман, старый воитель? Вы не можете вынести все – все! – на этих широких плечах!

Пауза была уже короче. Мистер Клеймор слегка отвернулся от задника и проговорил, задыхаясь:

– Капитан. Я назову его «капитан». «Оставьте нас, капитан». Так я скажу.

Мистер де Трейси обернул меченые шары к залу и послал туда улыбку.

– Мм?

– Мне это совершенно безразлично, мистер де Трейси. Я ограничиваюсь пределами музыки. Поступайте как знаете. Больше я ни слова не скажу.

Мистер Клеймор повернулся на пятках, сжал кулаки, открыл рот. И закрыл. Стоял и смотрел. Мистер де Трейси продолжал улыбаться, ласково, нежно.

– Чудно! Великолепно! Договорились! А теперь – немножечко выпьем! Норман? Оливер? Дамы?

– Благодарю вас, мистер де Трейси. Но я до таких ме-ест не охотница...

Пристраивая швабру к двери приемной мэра и предвкушая стаканчик пивка или сидра, я услышал мамино звонкое, непререкаемое:

– ... как и мой сын!

* * *

После обеда я взял свой костюм цыгана и свой бифитерский камзол с лосинами у мистера Клеймора. Принес домой и примерил. И то и другое было маловато. Хотя мистер Клеймор ростом был примерно с меня, камзол зверски жал в груди, зато, правда, был так широк в талии, что маме пришлось его присборить, чтоб как-то приладить на меня. Костюм же цыгана был сооружен для кого-то вдвое меня короче, а тоньше прямо-таки вчетверо. По этой причине нечто вроде малиновой атласной жилетки лишь кое-как прикрывало мне спину, и единственное, что оказалось впору, был красный вязаный колпак, который мог растягиваться по мере потребности. Он был обшит золочеными бусинами, и треньканье их при каждом повороте моей головы было погромче, пожалуй, думал я не без горечи, чем пение мистера Клеймора и моя придушенная скрипка. Но мама сказала, что все это мне безумно идет. Покончив с примеркой, я пошел в гараж за алебардой. Генри был там, но в офисе, облаченный в костюм.

– Привет, Генри. Сделал алебарду?

Генри повернулся от конторки.

– Ведь как, мастер Оливер. Суббота, время после обеда. Не все всю дорогу отдыхают, верно? Нет?

– А-а...

– Ладно. Сейчас глянем. Минутку.

Он выбрал из связки ключ, слез с высокого табурета и прошел бетонированной площадкой. В главном строении открыл деревянную дверь и ввел меня внутрь. Моя алебарда лежала на скамье, подпертая двумя деревянными чурками.

– Мама родная. Надо же, вот ведь уродский инструмент! И зачем такое?

– Я отдаю ею честь мистеру Клеймору.

Генри ничего не сказал, и мы, стоя рядом, разглядывали алебарду.

Клинок из листового железа, выкрашенного под серебро. Потом кисточки, кисточки, потом выкрашенная красной краской деревянная рукоять. Я протянул руку.

– Осторожно, ххоссподи! Не подсохло! Когда представление? В полвосьмого вроде?

– Что же мне делать? У тебя будет открыто, нет?

– Только для заправки. Мы ее где-нибудь оставим, а вы потом заберете. Несите ту чурку, а эту – я.

С величайшими предосторожностями мы вытащили алебарду на волю и проследовали с нею к открытому гаражу, не содержавшему ничего, кроме малолитражки мисс Долиш. И пристроили ее на бетоне у стенки.

– Вот, – сказал Генри. – До последней минуты ее оставляйте, мастер Оливер.

– Она мне раньше десяти и не понадобится. Ну, до полдесятого. Это для последней сцены, понимаешь?

– Подсохнет. Обещать, конечно, ничего не обещаю. Но так думаю – подсохнет. Брюки у вас не в краске?

– Нет. По-моему, нет.

– Ххоссподи. Эти, что ли, оксфордские брюки называются?

– Модные.

– Ботинки зато чистить не надо. Экономия труда, как-никак. Ладно, мастер Оливер. Значит, попозже-попозже ее заберете.

– Спасибо.

Я побежал домой и застал маму за созданием моей шляпы. Она все еще пребывала в состоянии сдерживаемого восторга. Скандал с мистером Клеймором его только, как ни странно, усугубил.

– Поди-ка сюда, детка. Примерь. Шляпа блином сидела у меня на макушке.

– Отцовская голова, – сказала счастливая мама. – Ленту вынуть придется.

– Где я переоденусь, мама?

– Здесь, конечно! Где же еще?