Книга Николай Клюев - Сергей Станиславович Куняев

В течение следующих полутора лет Клюев печатает стихи в «Новой земле». И голос его звучит в унисон с голосами новых собратьев. Одно из стихотворений, «Голос из народа», — ключевое для него в этот период — он посвящает «русской интеллигенции», отталкиваясь от стихотворения Мережковского «Дети ночи» — поэтического манифеста декадентства:

Мы неведомое чуем, И с надеждою в сердцах Умирая, мы тоскуем О несозданных мирах.

Дерзновенны наши речи, Но на смерть осуждены Слишком ранние предтечи Слишком медленной весны.

Клюев пишет ответ умирающим от имени пробуждающихся к жизни, детям ночи — от детей света.

Вы — отгул глухой, дремучей, Обессилевшей волны, Мы — предутренние тучи, Зори росные весны.

Ваши помыслы — ненастье, Дрожь и тени вечеров. Наши — мерное согласье Тяжких времени шагов.

Прозревается лишь в книге Вами мудрости конец, — В каждом облике и миге Наш взыскующий Отец.

Ласка матери-природы Вас забвеньем не дарит, — Чародейны наши воды И огонь многоочит.

Это не только полемика с Мережковским, не только эмоциональное и интонационное созвучие переписки с Блоком и не только перекличка с Ионой Брихничёвым и о. Валентином Свенцицким. Это прямая полемика с прежним кумиром П. Якубовичем, с его рассуждениями из книги «В мире отверженных»: «Как он могуч и как вместе тёмен и слеп, этот несчастный труженик народ, и как жалка ты, зрячая интеллигенция, пылающая горячей любовью к нему, мечтающая о вселенском братстве и счастье, но имеющая такие слабые руки, такую ничтожную волю для осуществления высокого идеала! Кричи, плачь, взывай — твои вопли бесплодно замрут в глухом лабиринте действительности и не будут услышаны титаном, оглушаемым дикой музыкой своей повседневной работы, этими звуками, от которых вздрагивает мать-земля и с нею наше бессильное, пугливое сердце».

Но Клюев с этим не согласен. Он уверен, что порыв интеллигенции, действительно пылающей любовью к народу, её сердечное устремление к народной стихии найдёт свой отзыв.

За слиянье нет поруки, Перевал скалист и крут. Но бесплодно ваши стуки В лабиринте не замрут.

Мы, как рек подземных струи, К вам незримо притечём И в безбрежном поцелуе Души братские сольём.

Иное дело те, кто дичится народа, для кого народ — «другая раса», кто не знает и не желает знать народной души и измывается над народной плотью. С ними разговор совсем другой.

Вы на себя плетёте петли И навостряете мечи. Ищу вотще: меж вами нет ли Рассвета алчущих в ночи?

В мой хлеб мешаете вы пепел, Отраву горькую в вино, Но я, как небо, мудро-светел И не разгадан, как оно.

Вы обошли моря и сушу, К созвездьям взвили корабли, И лишь меня — мирскую душу, Как жалкий сор, пренебрегли.

В поддонный смысл клюевского «Пахаря» заложены и пророчество Исайи, и стихи из Книги Иезекииля и Деяний и послание апостола Павла Коринфянам. Но превалирует над всем гневный глас Христа: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас».

Работник Господа свободный На ниве жизни и труда, Могу ль я вас, как тёрн негодный, Не вырвать с корнем навсегда?

Народ — Христос. Униженный и распинаемый новыми книжниками, которые в лучшем случае смотрят на него, на его духовные сокровища, как на игрушку для баловства… «Я обещаю вам сады, где поселитесь вы навеки, где свежесть утренней звезды, где спят нешепчущие реки», — щебетал Константин Бальмонт, упражнявшийся заодно в стилизации «хлыстовских песнопений», создававших впечатление поверхностного прикосновения и бессмысленного словоизвержения человека, едва ли понимающего — с чем он играется, создавая свои вариации.

Можно ли было оставить это завлекательное щебетание без ответа?

На зов пошли: Чума, Увечье, Убийство, Голод и Разврат, С лица — вампиры, по наречью — В глухом ущельи водопад.

За ними следом Страх тлетворный С дырявой бедностью пошли — И облетел ваш сад узорный, Ручьи отравой потекли.

За пришлецами напоследок Идём неведомые Мы, — Наш аромат смолист и едок, Мы освежительней зимы.

Вскормили нас ущелий недра, Вспоил дождями небосклон, Мы — валуны, седые кедры, Лесных ключей и сосен звон.

Этот «сосен звон», сливающийся с песнью любимой матери, с шумом северного ветра облекает лёгким холодом тело, вселяет покой в душу, навевает грустные воспоминания, а сосны, качая кронами в такт его нешумным порывам, безмолвно беседуют с тем, кто постигает тайну их шума.

В златотканые дни сентября Мнится папертью бора опушка. Сосны молятся, ладан куря, Над твоей опустелой избушкой.

Я узнаю косынки кайму, Голосок с легковейной походкой… Сосны шепчут про мрак и тюрьму, Про мерцание звёзд за решёткой,

Про бубенчик в жестоком пути, Про седые бурятские дали… Мир вам, сосны, вы думы мои, Как родимая мать, разгадали!

…Стихи, напечатанные в «Новой земле», станут основой первых его книг — «Сосен перезвон» и «Братские песни».

Глава 5

ПЕРВАЯ КНИГА

«В том потоке мыслей и предчувствий, который захватил меня десять лет назад, было смешанное чувство России: тоска, ужас, покаяние, надежда.

То были времена, когда царская власть в последний раз достигла, чего хотела: Витте и Дурново скрутили революцию верёвкой; Столыпин крепко обмотал эту верёвку о свою нервную дворянскую руку. Столыпинская рука слабела. Когда не стало этого последнего дворянина, власть, по выражению одного весьма сановного лица, перешла к „подёнщикам“; тогда верёвка ослабла и без труда отвалилась сама.

Всё это продолжалось немного лет; но немногие годы легли на плечи, как долгая, бессонная, наполненная призраками ночь». Так вспоминал зимой 1918 года Александр Блок о временном промежутке между первой русской революцией и мировой войной.