Книга Визбор - Анатолий Кулагин

Но вернёмся к «Рассказу технолога Петухова». То, что он сочинялся именно в 1964 году, весьма симптоматично и символично. Этот год был поворотным в общественной атмосфере 1960-х годов. В октябре путём аппаратного заговора был смещён со всех своих постов Хрущёв, и началась брежневская эпоха, названная впоследствии «застойной»; спустя четверть века она обернётся полным крахом советской системы. Но и хрущёвское правление не было безоблачным и радужным: к исходу его власть огрызалась всё чаще. Достаточно напомнить о расстреле участников демонстрации в Новочеркасске в 1962 году или о «встрече с интеллигенцией» в Кремле в следующем, 1963-м, где вождь стучал кулаком по столу и замахивался с трибуны кулаком на Андрея Вознесенского, предлагая ему убраться из России. Досталось там и другим писателям. Казалось, никакой оттепели и не было, всё возвращается к сталинским временам: ещё немного — и опять начнут сажать…

Так вот, именно в 1964 году в творчестве некоторых ведущих бардов остросоциальная нота начинает звучать особенно отчётливо. Скажем, Высоцкий, сочинявший до этого песни в основном от имени маргиналов — уголовников и уличных хулиганов, пишет «Письмо рабочих тамбовского завода китайским руководителям», пародирующее распространённый в ту пору жанр «писем трудящихся» в редакции советских газет (точнее — самой главной газеты, «Правды», содержанием своим удивительно не соответствовавшей названию). В таких письмах обличались «происки международного империализма» и тому подобных враждебных сил, которые, конечно, должны содрогнуться от праведного гнева советских работяг: «В Пекине очень мрачная погода, / У нас в Тамбове на заводе перекур, — / Мы пишем вам с тамбовского завода, / Любители опасных авантюр!» Юлий Ким в тот же год сочиняет тоже пародийную «Пионерскую лагерную песню», в которой остроумно, как он это умеет, обыгрывает омонимические значения слова «лагерь»: это и пионерский лагерь, и «зона», в которую у нас как бы превратилась вся страна: «Живём мы в нашем лагере, / Ребята хоть куда, / Под красными под флагами / Ударники труда. / Кругом так много воздуха, / Сосняк тебе, дубняк, / А кроме зоны отдыха, / Есть зона просто так!»

Кстати, визборовский «Рассказ технолога Петухова» некоторые слушатели считали песней Высоцкого, а некоторые — Галича. Стало быть, социальная острота «Рассказа…» достигала даже галичевской планки, а она в этом отношении была особенно высокой (за что и поплатится старший бард в 1970-е годы исключением из творческих союзов и вынужденной эмиграцией). Может быть, отчасти такая путаница авторства происходила благодаря образу того самого африканца, с которым наш технолог беседует: он, оказывается, ни больше ни меньше как «наследник африканский». Внимательные слушатели бардовских записей вспоминали при этом, что в написанной двумя годами прежде первой авторской песне Галича, «Леночке» (в ней пародировалась популярная песенка «Танечка» из фильма «Карнавальная ночь» — история советской Золушки), был изображён как раз «красавец-эфиоп», наследник шаха.

Сама же песня Визбора, популярная необычайно, стала источником крылатых выражений («Зато мы делаем ракеты»; «Мы впереди планеты всей»). Её частенько будут вспоминать и в постсоветской России, где в ходе очередной предвыборной кампании можно будет прочесть в какой-нибудь оппозиционной газете такие, например, сатирические стихи под названием «Старые песни на новый лад»: «Сидел я как-то, братцы, с африканцем, / А он, представьте, мне и говорит: / — На улицах мне страшно появляться — / Поэтому здесь неприглядный вид! / — Зато, — говорю, — у нас теперь свобода / Почти, как в славной Африке твоей. / Доступней стала водка для народа — / По ней мы впереди планеты всей!» Но за это Визбор ответственности уже не несёт…

Не удивительно, что примерно через год после написания «Рассказа технолога Петухова» поэт сочинит ещё одну песню такой направленности, но в ином стиле — что-то вроде прозрачной стилизации, где за фольклорными мотивами и образом сказочной страны угадываются (благодаря современным мотивам вроде «прописки») намёки на безрадостную современную жизнь:

Заблестели купола — Глядь, страна Хала-бала: Отворяют ворота, Выплывают три кита, А на них Хала-бала.

У страны Халы-балы Невесёлые делы: Ни прописки, ни угла, Ни рекламного села — Лишь одна Хала-бала…

Зато уж мужики там молодцы. Все они халабальцы: Начищают купола И звонят в колокола — Вот и все у них дела.

(«Хала-бала»)

Причём сочинялась-то песня вроде бы без всякой «направленности» — как всего-навсего дружеское посвящение редакции журнала «Кругозор», созданного на радио и ставшего местом работы Визбора (о чём мы поговорим в следующей главе). Это она, редакция, шутливо обозначена здесь переозвученным английским выражением hullabaloo (крик, шум, гвалт). «Мы посчитали, — рассказывал Визбор, — что у нас огромное количество времени уходит на совершенно ненужные заседания, совещания, разговоры. И нужно было слово какое-то, которое всё это объединяло… Такое слово у нас нашлось — хала-бала». Так что «мужики-халабальцы» — не более чем сотрудники-журналисты. Позже Визбор добавит к песне строфу, в которой изобразит и редакционное начальство:

Раздаётся тут звонок: Вызывает лично Бог. Говорит он: «Всем хвала За хорошие дела!» Все кричат: «Хала-бала!»

Но хоть и сочинялась «Хала-бала» как шутка для узкого круга слушателей — обернулась она в итоге широким иносказанием, которое исследовательница авторской песни И. А. Соколова называет антиутопией, видя здесь «ироническую критику существующих в обществе морально-этических норм» — в то время как многие барды были склонны тогда, в первой половине 1960-х, к мотивам, напротив, утопическим, создавали в своих песнях некий идеально-сказочный мир («Страна Дельфиния» Новеллы Матвеевой, «Село Миксуницу» Анчарова…). Возможно, здесь стоит говорить не только о морально-этических нормах: не схвачена ли пророчески в коротенькой песне самая суть тех «застойных» тенденций, которые в 1965 году, всего через год после смещения Хрущёва, только-только зарождались, а потом расцвели махровым цветом. Нараставшее год от года расхождение между словом и делом, «речи длинные, пустые» (это из позднейшего анекдота о Брежневе: «Брови чёрные, густые, речи длинные, пустые…»), видимость движения, инерция, пристрастие к незаслуженным наградам, «звон колоколов» вместо настоящей работы… «Вот и все у них дела». Удивительно, как почувствовал поэт эти тенденции в самом их зародыше — почувствовал, сам того поначалу, возможно, не осознавая, сочиняя просто песню-шутку для друзей. Впрочем, была ли в истории России такая эпоха, когда слово и дело находились в равновесии?..

Одним словом — мы бы поостереглись называть Визбора «бардом Советского Союза», как это делает в своей миниатюрной книжке о поэте С. В. Вдовин. Разве только в том смысле, что бард жил в Советском Союзе и внешне, что называется, играл по его правилам. Но певцом этого государства он явно не был.