Книга Могила Ленина. Последние дни советской империи - Дэвид Ремник

— Я в этом уверен, — ответил Денисов. Почему он был так уверен, он Андреевой не сказал.

Наутро в редакции Чикин осведомился: “Ну что, привез?” Главный редактор волновался, как школьник в день рождения.

— Привез, — сказал Денисов.

— Отлично. Ставим в воскресный номер.

Статья, таким образом, должна была выйти уже через два дня, 13 марта. Горбачев как раз отправлялся в важную поездку в Югославию, а Александр Яковлев, идеологический оппонент Лигачева, — в Монголию. В отсутствие Горбачева Лигачев становился в политбюро первым среди равных. В ЦК его власть была еще значительней. Горбачев назначил его управляющим кадрами, и в ЦК десятки людей были обязаны Егору Кузьмичу Лигачеву своим положением.

Чикин самолично придумал заголовок статьи: “Не могу поступаться принципами”. Андреева, не скрывая иронии, использовала эту фразу, взятую из горбачевской речи на февральском пленуме ЦК 1988 года: “Мы должны… действовать, руководствуясь нашими, марксистско-ленинскими принципами. Принципами, товарищи, мы не должны поступаться ни под какими предлогами”.

На субботней летучке Чикин объявил, что ставит статью Андреевой на третью полосу воскресного выпуска. Никто не обратил на это особого внимания. День в редакции был расслабленный, можно было поболтать, попить чаек, не забывая при этом о производственном процессе. Некоторые редакторы даже не удосужились прочитать гранки. И зря. Текст, занявший целую полосу, противоречил всему, что целый год говорили Михаил Горбачев, Александр Яковлев и либеральная интеллигенция. Как впоследствии сказал Яковлев, статья Андреевой была “ничем иным, как призывом к оружию, контрреволюция”.

“Ставшая дежурной тема репрессий гипертрофирована в восприятии части молодежи, заслоняет объективное осмысление прошлого”, — писала Андреева. Конечно, у Сталина были “ошибки”, но кто еще мог бы так быстро мобилизовать целую страну, подготовить ее к великой победе над нацизмом? По мнению Андреевой, Советский Союз поразили “идейная путаница, смещение политических ориентиров, а то и идеологическая всеядность”. Разумеется, крепко досталось Шатрову, который “существенно отходит от принятых принципов социалистического реализма”.

“Они внушают нам, что в прошлом страны реальны лишь одни ошибки и преступления, замалчивая при этом величайшие достижения прошлого и настоящего”, — писала Андреева.

Был здесь и довольно прозрачный антисемитский подтекст, намеки на Троцкого, эмигрантов и интеллигенцию. “Слов нет, время то [сталинская эпоха] было весьма суровым. Но… мы… готовили молодежь… к Труду и Обороне, не сокрушая духовный мир молодых чуждыми шедеврами из-за «бугра» и доморощенными поделками масскультуры. Мнимые родственники еще не спешили зазывать своих соплеменников в «землю обетованную», превращая их в «отказников» от социализма”.

Статья вышла в воскресенье, 13 марта. Уже через несколько часов в редакцию “Советской России” начали приходить телеграммы со словами поддержки от ветеранов войны и местных партийных организаций. Чикин с гордостью говорил Денисову, что даже военный советник Горбачева — маршал Сергей Ахромеев — позвонил сказать, что “целиком поддерживает” статью.

В тот же день в родном для Лигачева Томске состоялась премьера пьесы Шатрова. Началась великая битва за историю.

Утром 14 октября, пользуясь тем, что Горбачев улетел в Белград, Лигачев на правах главного идеолога созвал совещание редакторов главных газет и директоров новостных агентств. Не были приглашены только двое самых известных либеральных редакторов: Егор Яковлев из “Московских новостей” и Виталий Коротич из “Огонька”. Чикин вернулся из Кремля сияющий. Он пересказал Денисову и другим начальникам отделов слова Лигачева, рекомендовавшего всем прочитать статью Андреевой, “во всех отношениях замечательный документ”. Кроме того, Лигачев дал указание директору ТАСС разослать во все провинциальные газеты сообщение, что партийное руководство “рекомендует” перепечатать письмо Андреевой. Кстати, добавил Лигачев, он надеется, что вскоре ЦК примет резолюцию, которая “не допустит дестабилизации в стране”.

“Я был в Монголии, Михаил Сергеевич — в Югославии, — несколько лет спустя вспоминал Александр Яковлев в телепередаче. — Мне позвонили из Москвы и рассказали о статье. Мне ее быстро переслали: мой помощник позвонил в Иркутск, мне отправили газету, я прочел. Моя реакция была вполне понятной… Я знал, как работает аппарат. Разумеется, это было санкционировано. Такая статья не могла появиться без санкции руководства, потому что это был настоящий манифест антиперестроечных сил. Целью было повернуть вспять все то, что было задумано еще в 1985 году. Больше всего меня удивила форма, в которой это было сделано… Та самая, сталинистская, обвинительная, в стиле передовиц старых советских газет. Другими словами, кто-то дал команду. Если бы это было просто перечисление подобранных фактов, я бы не обратил внимания. Но это был внятный окрик: «Стоп! Перестройке конец!» Я в тот же день вернулся в Москву”.

В следующие три недели, пока в политбюро шли внутренние баталии, либеральная интеллигенция впала в уныние. Главред “Огонька” — в шутку, но лишь отчасти — говорил друзьям, что уже собрал вещи на случай, если в дверь постучат. Несколько редакторов сказали Александру Яковлеву, что хотят ответить на публикацию. Яковлев уклончиво просил их подождать.

На открытый протест решился только один человек. 23 марта друг Шатрова драматург Александр Гельман выступил на партсобрании в Союзе кинематографистов и заявил, что неосталинистский выпад “Советской России” был нужен для того, чтобы продлить благополучное существование нынешней системы и миллионов партийных бюрократов. Гельман говорил, что партийные аппаратчики хотели лишь косметического ремонта системы: умеренной технологической либерализации, а не подлинной демократизации и перераспределения власти. Но такая либерализация, по его словам, была бы пшиком, игрой понарошку и имитацией, как обычно и бывало. Союз кинематографистов, на то время самый либеральный творческий союз Москвы, поддержал выступление Гельмана и направил его текст в ЦК.

Однако в провинции редакторы восприняли статью Андреевой как официальный знак смены курса, и очень немногие отважились проигнорировать его. Как и рассчитывал Лигачев, статью растиражировали газеты по всей стране. Подтверждение того, что старая коммунистическая гвардия была на стороне Лигачева, пришло аж из Восточного Берлина: 2 апреля статья “Не могу поступаться принципами” была перепечатана в Neues Deutchland, гэдээровской “Правде”. Московский горком тоже, кажется, занялся подпольной агитацией. По сообщениям “Московских новостей”, консерваторы распространяли анонимные листовки, одна из которых, названная “Информацией к размышлению”, утверждала, что перестройка приведет к “экономической катастрофе, общественным беспорядкам, а затем к порабощению страны империалистическими государствами”.

“Это были чудовищные дни, — вспоминал главный редактор «Московских новостей» Егор Яковлев. — На чаше весов было все, на что мы надеялись и о чем мечтали”.

За всем этим сама Нина Андреева совершенно выпала из поля зрения.