Книга Женский декамерон - Юлия Вознесенская

И вот как-то прибегает ко мне разъяренный Герман где-то уже под вечер и с порога заявляет:

— Ну, я убедился теперь, какая у меня жена! Больше тянуть нельзя, надо развод начинать.

— А что такое случилось? Чего ты взъерошился?

— Представляешь, выхожу из дома и вижу картинку. Идет моя благоверная, то есть, бывшая благоверная с каким-то хахалем. Друг другу в глазки заглядывают, а он еще держит руку на ее плече. Подошел я к ним, ручку его с плечика снял и говорю: «Разрешите представиться, я муж данной особы. А теперь позвольте предложить вам катиться отсюда к чертовой матери и больше в этих краях не появляться!»

Хахаль смотрит на Тоню и спрашивает: «Это действительно твой муж?» А моя растерялась и лепечет: «Да, это мой муж… Но я тебе должна объяснить!..» Тот говорит: «Не надо никаких объяснений!» — развернулся и пошагал в сторону. А эта дурочка за ним бежать бросилась. Как это тебе нравится?

Сам кипит, аж красный весь. Тут я ему и говорю:

— Послушай, Герман! А если я сейчас позвоню Тоне и дам ей адрес твоей Жени, чтобы она тоже могла туда прийти и твою ручку с чужого плечика снять?

Он остолбенел, а потом подхватил шляпу, плащ и бросился к дверям. В дверях обернулся и прошипел:

— Ну и стерва ж ты, Галина!

Видите, вот так и я в стервы попала.

— Да, у мужиков для нас вторая мораль имеется, особая, — усмехнулась Эмма. — Они действуют по логике: Тебе дала? — Нет, а тебе? — Тоже нет. Вот б…!»

— Да, и мужья стервецы бывают, и жены стервы, но таких стерв, как свекрови, если невестку невзлюбят — таких хуже не бывает! — сказала Ольга. — Вот послушайте-ка еще одну нашу заводскую историю.

История седьмая,

рассказанная работницей Ольгой, из которой действительно следует, что самые лучшие стервы получаются из свекровей

Работала у нас такая Маша Клязьмина. Хорошая баба, передовик производства, но не вредная. А жила трудно, одна сына растила, мужик в войну погиб. И до того она в своем Егорушке души не чаяла, что и сказать нельзя. Жилы из себя тянула, а парня выучила на инженера. У нас на Адмиралтейском вместе и работали: мать в цеху, по уши грязная, а сын итээровец, при галстучке и белой рубашечке. Мать эти рубашечки ему и настирывала-наглаживала. Иной раз идем в столовку обедать и аж неловко: мать в задрипанной спецовочке с нами в общем зале хлебные котлеты рубает, а сынок за шницелем сидит в соседнем зале для итээровцев, где и белые скатерти на столах, и официантки. А Маша заглянет в ихний зал и вся от радости зайдется: «Мой-то за одним столом с директором!»

Однако и Егор Николаич, сынок-то Маши, хороший человек был, с рабочими обходительный и дело знал. Но подвела его неуемная материнская любовь, так, что потерял он жену, ребенка и всю собственную психику. В дурдом попал.

Приглянулась ему чертежница одна, Шура. Хорошая девушка, скромная. Но из простой семьи и без высшего образования. Сын к матери — жениться, мол, хочу на Шурочке. А та ни в какую: «Лучшей не нашел? Она ж без диплома и семья простая. Нам такая не ко двору!» — послушать, так подумаешь, что сама она из столбовых дворян. Но Егор Николаич на своем настоял: пригрозил матери, что иначе уедет вместе с Шурой из Ленинграда на Север, та и сдалась. А сама с нами делится: «Ничего, пущай. Нонешние браки недолгие. Чем так трепаться-то по девкам, лучше женатым пожить. А там разведутся, найдет Егорушка себе жену под пару. Не дурак же он у меня, видит, что Шурка простая, проще некуда!» Как женился Егор Николаич на Шуре, так им вместе с матерью дали двухкомнатную квартиру от завода: она старая заслуженная работница, а он — молодой инженер. Живут втроем. Мы уж думали, Маша смирится. У Шурочки-то больно характер хорош, где можно — завсегда уступит. С Машей ласкова, все «мамочка» да «мамочка». Но оказалось, что Маша своего держалась, все выжидала, когда ж разводиться начнут? А они взяли да и ребенка завели, сына Шурочка родила. И вот тут наша Маша вовсе с цепи сорвалась! Представляете, бабоньки, возненавидела она ни в чем не повинного ребеночка лютой ненавистью! Бабка-то внука! Это где ж видано? Даже имени его никогда не называла, а все «отродье» да «ублюдок» он у нее. Житья не стало Шурочке совсем, стала она просить Егора Николаича, чтобы им разменяться. Поначалу он против был — мать ведь! Но после видит, что нет с ней, нашей Машей, сладу, и подал на размен. А та давай бегать по заводу — в партком, в местком, в растудыегоком: «Караул! Сын с невесткой меня из дома гонют!» Стали Егора Николаича вызывать, стыдить, уговаривать, и отступился он от размена. А Маша невестку поедом ест, совсем житья бедняге не дает: «Это ты, ты, проклятая, его против матери строполишь!» Не выдержала Шурочка, ушла из дома в общежитие, в наше, заводское. А Маше этого мало. Проведала она, что Егор Николаич ходит туда каждый день, уговаривает Шурочку домой вернуться. Выписала она скоренько Шурочку с сыном из своей квартиры тайно от Егора Николаича, а потом милицию на нее напустила: «Без прописки в общежитии живет!» А у Шурочки еще декретный отпуск был. Милиция к коменданту, а комендант опосля к Шурочке: «Извините, против милиции ничего не могу. Придется вам к мужу возвращаться — милиция беспокоит». Оказалась Шурочка на улице. А ведь слабая еще, нервы-то вконец расшатаны. Ну и сиганула она с ребеночком в Неву с моста лейтенанта Шмидта. Не спасли. А Егор Николаич-то с расстройства загремел в дурдом. Год его лечили, теперь выпустили. Работает вроде, но уж не тот, не прежний: тихий стал, ходит по заводу, как тень. От матери ушел, комнату снял. А Машу, вы думаете, проняло? Ничего подобного! Поседела она совсем, умом тоже чуток тронутая стала, но все свое твердит: «Вылечат Егорушку врачи, невесту ему найду с дипломом и богатую. Зря я, что ль, всю жизнь себе в куске отказывала, учила его?» Вот такая дурость все семейство сгубила. А ведь как подумаешь, то ведь жалко и Машу. Наши бабы, которые постарше, рассказывают, что пока Егор Николаич института не кончил, Маша ни разу в столовой не обедала заводской: принесет хлебца с повидлом или маргарином и жует в уголке в раздевалке. Полтинника себе на обед жалела, бутылки кефира в буфете не брала! Разве ж и ее не жаль?

— А мне кажется, — сказала Неля, чья очередь рассказывать была за Ольгой, — что самые большие стервы — это бывшие жены. У нас одна такая в квартире жила.

История восьмая,

рассказанная учительницей музыки Нелей, утверждающей, что бывшие жены по отношению к своим бывшим мужьям тоже бывают вполне приличными стервами

Жили у нас в квартире муж, жена и сын. Характер у нее был, прямо скажем, не из самых миролюбивых. И вот развелись они. Сын, как водится, остался при матери. Отец хочет с ним встречаться, а она на порог не пускает: «Ты теперь для нас не отец, а всеми презираемый алиментщик! Твое дело деньги присылать вовремя, а нет — в тюрьму посадим. И больше нет у тебя никаких ни прав, ни обязанностей перед нами». Мальчишка растет и отца не знает. Как-то слышу на кухне разговор матери и сына: «Мама! А кто мой папа?» — «А твой папа подлец!»