Книга Людовик XIV - Эрик Дешодт

Критика эта вызвана «увеличением численности и красоты» королевской гвардии, и лишь Кольбер позволяет себе такого рода замечания: «Чудовищное различие между этими частями королевской гвардии и остальной армией приводит в уныние офицеров и солдат последней и в конце концов разрушит ее, ибо всякий хороший офицер или солдат станет делать всё возможное, чтобы попасть в королевскую гвардию».

Он настаивает: «Это слишком чувствительное отличие его гвардии во всём охладит усердие всех прочих подданных. Для великих королей не должно быть различия между последним и самым далеким из его подданных и самым ближним. Ни Франциск I, ни Генрих IV никогда не делали подобных различий; последний часто набирал свою лейб-гвардию из старых служак».

Старые служаки — это шесть первых, самых старых пехотных полков: Пикардия, Пьемонт, Шампань, Наварра, Нормандия и Морская пехота.

Но королевская гвардия остается неприкосновенной. 20 лет спустя 27 мая 1685 года, сделав смотр Королевскому полку, Людовик, теперь уже вовсе не молодой человек, говорит Лувуа: «Мой полк так прекрасен и я так им доволен, что мне хочется расцеловать Моншеврёя» (командира полка).

А еще через три десятка лет, 19 апреля 1714 года (в следующем году он умрет) он скажет о французских и швейцарских гвардейцах: «Я их часто видел, но никогда они не казались мне столь прекрасными».

Людовик ничего не меняет, и Кольбер, отравляющий ему удовольствие, выводит его из себя. Однажды, когда тот был болен, король удостоил его исключительной милости, приведшей в волнение двор: в сопровождении своих гвардейцев явился к больному с визитом и дал ему совет: «Кольбер, печаль рождает болезнь, будьте веселы, и вы поправитесь».

Безусловно, между королем и министром существовало некое подобие дружбы; ничего подобного не было в его отношениях с Лувуа.

Лувуа стал сюринтендантом Почтового ведомства в 1668 году и канцлером Ордена Святого Духа — в 1671-м. В 1683 году, после смерти Кольбера, он получил его должность сюринтенданта королевских строений, искусств и мануфактур.

Лувуа ввел Табель о рангах, которая открывала доступ к командным должностям лицам недворянского звания, а также учредил провинциальные вспомогательные войска, где действовала система разрядов, введенная Кольбером на флоте, что позволило довести численность армии до трехсот тысяч человек; также по его инициативе были организованы военные школы.

Лувуа создал лучшую в Европе службу снабжения армии, которая неутомимо и тщательно следила за обеспечением войск всем необходимым, контролируя исполнение всех, даже самых незначительных распоряжений: о закупках, складах, транспорте, доставке. Он лично проверял мешки с мукой, предназначенные для войска, и перевозившие их повозки, ощупывая их оси. Впервые солдаты стали регулярно получать пищевое довольствие и жалованье. Гражданская администрация и военные комиссары приобрели огромную власть, которая порой употреблялась во зло.

Лувуа является создателем самой сильной армии в Европе. А благодаря Кольберам — великому Кольберу и его сыну Сеньеле — военный флот достигнет своего апогея. За десять лет, что совершенно неслыханно в морском деле, имея лишь небольшое количество жалких судов, оставленных Мазарини, Кольбер строит и организует прекраснейший и могущественнейший в мире флот.

При Мазарини, старавшемся не раздражать англичан, созданный Ришелье флот пришел в такой упадок, что от него осталось лишь девять третьесортных кораблей, едва державшихся на плаву, три транспортных судна и полусгнившие галеры. Укрепившиеся на Йерских островах на юге Франции берберы хозяйничали везде, от Антибадо Перпиньяна. Моряки покидали страну. Треть экипажей голландца Рюйтера[85], одного из самых известных капитанов своего времени, состояла из французов. В 1661 году морской флот мог выставить тысячу пушек, а в 1674-м — шесть с половиной тысяч. Тремя годами ранее Франция имела уже двести военных кораблей, обогнав Англию и Соединенные провинции. Сверкающие золотом суда королевского флота превосходили все остальные красотой и совершенством конструкции. Англичане были в отчаянии.

Людовику льстит, что на этих великолепных кораблях развевается его флаг, но в глубине души он остается человеком сухопутным. Несмотря на великолепие его эскадр, море продолжает быть для него чуждой стихией. Понятие «морская империя» ничего ему не говорит. Он всегда будет предпочитать свои полки своим кораблям. В «Мемуарах» он пишет: «Исходя из своих собственных интересов, поскольку благо государства не позволяет королю подвергать себя непостоянству морской стихии, я буду вынужден вверять моим генералам судьбу моего оружия, никогда не принимая в этом личного участия. Сухопутная война сулит больше удачи, чем морская, где самым храбрым почти никогда не удается отличиться от самых слабых».

Эти рассуждения свидетельствуют о том, что Людовику вовсе не чужд старинный рыцарский идеал личной доблести. И в этом споре Древних и Новых Людовик стоит на стороне первых.

Прелюдии великолепия

Едва Людовик пришел к власти, он тотчас же заявил о том, что не намерен никогда, никому и ни в чем уступать первенство.

Десятого октября 1661 года посол Испании в Лондоне барон де Ватвиль, вопреки установленному обычаю, проходит впереди посла Франции графа д'Эстрада. Людовик XIV тотчас же вызывает представителя Филиппа IV в Париж. Король Испании, его тесть, предлагает решить конфликт следующим образом: Ватвиль будет отозван, а послы Испании ни на каких публичных церемониях в Лондоне не станут оспаривать первенство Франции. Людовик же требует, чтобы это правило было распространено на все европейские дворы. 24 марта 1662 года во время торжественной аудиенции он принимает извинения Испании.

Он пишет своему старшему сыну, Монсеньору, Великому дофину: «Это можно считать большим успехом, ибо я добился того, о чем мои предшественники не могли даже мечтать, заставив испанцев не только не претендовать отныне на первенство, но даже публично торжественно объявить, что они никогда не станут на него претендовать. И я не знаю, происходило ли с момента возникновения монархии что-либо более для нее почетное, ибо короли и суверены, коих наши предки видели у своих ног, когда те приносили им клятву вассальной верности, являлись к ним не как суверены и короли, но как сеньоры каких-нибудь незначительных княжеств, полученных ими в удел и от которых они могли отказаться; здесь же речь идет о клятве совершенно другого рода, даваемой королем королю, одной монархией — другой, что не позволяет даже нашим врагам усомниться в том, что наша монархия является первой во всём христианском мире».

Заключительные строки его письма звучат особенно красноречиво: «Я могу с уверенностью утверждать, что не добился бы такого успеха, если бы с начала и до конца не руководствовался собственными убеждениями гораздо больше, чем чужими, и это стало для меня долгим и неисчерпаемым источником радости».