Книга Божьи дела - Семен Злотников

Но как бы само собой у меня на лице образовалось выражение… Ну, похоже, как после удара бывает.

Хотя до удара не доходило.

Но выражение – как после него.

Глядеть на себя в зеркало мне было неприятно.

Молчит.

Отца я не знал.

Мать – красавица, дура, неряха, многомужка.

Я ее обожал.

Девятнадцать мужей за шестнадцать лет!

Все девятнадцать были кретины.

Ни одного не полюбил.

Они меня раздражали, я их не понимал: чего они от меня хотят?

От матери – от нее?..

Вообще – от жизни?..

И мама – теперь я догадываюсь – тоже плохо понимала.

Но то ли ей было все равно, то ли вкус был такой – на козлов.

Козлы – они и есть козлы.

Могла бы и догадаться, что я, младенец еще, через них знакомился с миром.

К шестнадцати годам, когда я хотел сказать «человечество», я говорил: «Девятнадцать вонючих козлов».

Молчит.

Я, конечно, родился уродом.

Само получилось – х-ха!..

Смотрит наверх.

Вот-вот, сама ослепительно прекрасная связалась с мерзейшим из козлов.

Ее собственное выражение, я ничего не придумывал.

Иногда на нее находило, она мне кричала, что я как две капли воды похож на своего папашу, наимерзейшего и наикозлейшего.

Но только уж он-то – в отличие от меня – был прекрасен во всем, даже в собственной мерзости.

Он был пьяным ветром, кричала, грязным дождем, матерщинным ураганом.

С ним нельзя было жить – а только молиться на него, и только ему поклоняться!..

Тяжело вздыхает.

Откуда и как он упал на нее, мой страшный папаша, и куда понесло его после – кто знает?..

Она-то не знала точно, я верю.

Но я вдруг отчетливо понял: ну да, я возник не из гордой гармонии.

И, уж конечно, не из прилива нежности и любви.

Но случился, как говорят, в результате взрыва похоти.

Из отравленных, острых осколков отчаяния и пустоты. Вселенские запахи потных соитий проникли в меня до костей.

Ни сбежать и ни спрятаться мне от тоски – ибо куда можно укрыться от самого себя?..

Молчит.

В школу я не ходил.

Мои однопородные братья и сестры терпеть меня не хотели.

Я читал, так бывает: у зверей, птиц, насекомых, людей…

Кого-то не любят.

До ярости.

До истребления.

А как истребят – почему-то вдруг моментально успокаиваются и только плечами пожимают: чего это мы его?..

И за что это мы его?..

Молчит.

Мама, мама…

Единственная женщина, удивительная женщина, которая как-то была привязана ко мне…

Всегда была рядом…

Хотя изменяла с козлами…

Но возле нее я мог жить…

Молчит.

Мамы однажды не стало – пришлось мне искать работу.

Но чего я умел и куда мог пойти?

Вот для Тебя загадка…

Какой-то из бывших козлов пожалел и пристроил работать в анатомический театр.

Театр – анатомический – красиво!

Я мыл покойников.

Приготовлял…

Они терпеливо молчали, не выказывали агрессии, в них, казалось, не было зла. Я подолгу смотрел на них, мне было странно: И КУДА ЭТО – ВДРУГ – ЗЛО ИСЧЕЗАЕТ?.. И ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ – ВДРУГ – СУЩЕСТВО БЕЗ ЗЛА?.. ИЛИ СМЕРТЬ – УДИВЛЯЛСЯ – НЕ ЗЛО?..

Я разглядывал бывших людей, еще так недавно блиставших умом, глупостью, пошлостью, злобой, добром, великодушием, жестокостью, коварством, – и думал: чего было злиться?

Вот же и все…

И чего суетиться?

Вот же – и все?..

Молчит.

Из театра прогнали за странность.

Так объявили…

А жить было нужно.

Ну, поначалу я продавал все, что продавалось: вещи, мебель, посуду, квартиру…

Потом продал почку, селезенку, четыре ребра, одно легкое, правую руку по локоть, левую ногу пониже колена, правый глаз, левое ухо, верхнюю губу…

Горестно усмехается.

Что любопытно…

Нюанс…

Замечаю для смеха: меня целиком – целиком сотворенным – меня целиком не желали.

Но грызлись, как лютые волки, в жутких очередях за всякий мой жалкий член, подкупали врачей, вожделея, стонали: желаю твой жалкий член!

Желаю твой жалкий член!..

И опять усмехается.

Я уже говорил: я себя не любил.

Продавал себя без сожаления.

Увы, я уже видел прошлое и будущее меня не возбуждало.

Я знал, что солнце уйдет и появится снова; станет холодно – потом опять жарко; что всему есть свое время – жить и лгать, умереть и заткнуться. Одного я не знал: что однажды я вдруг полюблю…

Молчит.

Она так похожа на маму…

И тоже красивая…

Тоже, похоже, неряха…

Растяпа…

Недавно пришила на месте искусственного уха – искусственный глаз…

Заметив, что я удивлен, улыбнулась невинно, просила не обижаться, чмокнула в кончик носа…

Улыбается.

А мир – странный…

Когда не осталось надежды, казалось, совсем – он мне улыбнулся. Светло, беззаботно, как будто хотел мне сказать: «Эй, не горюй! Да не все так плохо, да, эй!..»

Улыбается почти счастливо.

Ее поцелуй горел и сверкал на кончике моего носа, как алмаз.

Я впервые не прятал лица, мне впервые хотелось кричать этому удивительному, этому прекрасному миру, что я еще есть!

Что еще не конец!

И что у меня – для него! – еще много прекрасных членов!

И что я… Я-а-а… Я…

Поднимается.

Я, смотри…

Удаление сердца на завтра…

Но подумал, что я не продам…