Книга Сцены из провинциальной жизни - Джон Кутзее

Он жаждет избавиться от бдительного внимания матери. Возможно, придет время, когда для достижения этого ему придется отстаивать свои права, отказать ей так грубо, что она должна будет в шоке отступить и освободить его. Однако стоит ему подумать об этой минуте, вообразить ее удивленный взгляд, почувствовать ее боль — и он остро ощущает свою вину. Он сделает все, чтобы смягчить удар: утешит ее, пообещает, что не уйдет.

Чувствуя ее боль, чувствуя так же сильно, как если бы он был частью матери, а она — частью него, он знает, что попал в ловушку, из которой нет выхода. Чья тут вина? Он обвиняет ее, он сердит на нее, но он стыдится и своей неблагодарности. Любовь. Вот что такое любовь на самом деле: это клетка, в которой он мечется взад-вперед, как бедный недоумевающий бабуин. Что может знать о любви несведущая, невинная тетя Энни? Он знает в тысячу раз больше о мире, чем она, потратившая всю свою жизнь на безумную рукопись отца. У него старое сердце, оно темное и твердое — каменное. Это его презренный секрет.

15

Мать год проучилась в университете, а потом ей пришлось дать дорогу братьям, которые были младше ее. Отец — дипломированный адвокат, он работает в «Стэндард кэннерз» только потому, что для того, чтобы начать практиковать (так говорит мать), нужны деньги, которых у них нет. Хотя он обвиняет родителей за то, что они не воспитали его нормальным ребенком, он гордится их образованием.

Поскольку дома говорят по-английски, и он первый в классе по английскому, он считает себя англичанином. Хотя фамилия у него, как у африканера, хотя отец в большей степени африканер, нежели англичанин, хотя он сам говорит на африкаанс без английского акцента, он ни на минуту не смог бы сойти за африканера. Тот африкаанс, на котором он говорит, выхолощен и бестелесен, существует целый мир сочного сленга и аллюзий, которым владеют настоящие мальчики-африканеры (непристойности — всего лишь часть этого африкаанс) и куда ему нет доступа.

Общее у африканеров — их манеры: грубость, непримиримость, агрессивность, угроза (они представляются ему носорогами, огромными, неуклюжими, с большой физической силой, которые толкают друг друга, когда проходят мимо), которые его отталкивают. Африканеры Вустера пользуются своим языком, точно дубинкой против врагов. На улицах лучше держаться подальше от их компаний, даже поодиночке у них агрессивный, угрожающий вид. Когда по утрам классы выстраиваются на линейке во дворе, он окидывает взглядом ряды африканеров, пытаясь найти такого, кто от них отличается, кто немного мягче, но таких нет. Немыслимо, чтобы его когда-нибудь бросили к ним в класс: они бы растоптали его, убили его дух.

Однако он обнаруживает, что ему не хочется уступать им африкаанс. Он вспоминает свой первый визит в Вулфонтейн, когда ему было четыре или пять и он совсем не говорил на африкаанс. Его брат был еще малышом, и его держали в доме, подальше от солнца, ему было не с кем играть, кроме цветных детей. Он делал вместе с ними лодочки и пускал их в оросительных каналах. Но был как немой: приходилось разговаривать жестами, иногда ему казалось, что он взорвется от невысказанных мыслей. А потом в один прекрасный день вдруг обнаружил, что может говорить — легко и плавно, не останавливаясь, чтобы подобрать слово. Он все еще помнит, как ворвался к маме с криком: «Послушай! Я могу говорить на африкаанс!»

Когда он говорит на африкаанс, все сложности жизни, кажется, улетучиваются. Африкаанс — словно невидимая оболочка, которая сопровождает его повсюду, в ней он сразу же становится другим человеком, проще, веселее, с более легкой походкой.

У англичан есть одна черта, которая ему не нравится и которой ему не хочется подражать: презрение к африканерам. Когда они высокомерно поднимают брови и неправильно произносят слова на африкаанс, словно именно так должен вести себя настоящий джентльмен, это ему не нравится, они не правы и, хуже того, смешны. Со своей стороны, он не делает уступок, даже когда находится среди англичан: он произносит слова на африкаанс, как полагается, со всеми трудными гласными и согласными.

В его классе есть кроме него еще несколько мальчиков с фамилиями, как у африканеров. С другой стороны, в классах африканеров попадаются мальчики с английскими фамилиями. Он знает одного старшеклассника-африканера с фамилией Смит, но это большая редкость. Это печально, но вполне понятно: какой англичанин захочет жениться на женщине из африканеров и создать с ней семью африканеров, когда эти женщины либо огромные, с выпяченной грудью и с шеей, как у лягушки-быка[16], либо костлявые и уродливые?

Он благодарит Бога за то, что его мать говорит по-английски. К отцу он питает недоверие, несмотря на Шекспира, Вордсворта и кроссворды. Он не понимает, зачем отцу прилагать усилия, чтобы быть англичанином, — здесь, в Вустере, где он легко мог снова стать африканером. Когда он слышит, как отец обменивается со своими братьями шутками об их детстве в Принс-Альберт, его поражает, что оно ничем не отличается от жизни африканеров в Вустере. Те же порки, бесстыдная демонстрация функций тела при других мальчиках, отсутствие потребности в уединении — как у животных.

Мысль о том, чтобы превратиться в мальчика-африканера, с бритой головой, босого, приводит его в ужас. Это все равно что сесть в тюрьму, где нет уединения, нет личной жизни. Он не может жить без уединения. Если бы он был африканером, каждую минуту дня и ночи пришлось бы проводить в обществе других. Такого ему не вынести.

Он вспоминает три дня в лагере скаутов, вспоминает, какой он был несчастный, как стремился улизнуть в палатку и почитать книгу в одиночестве, но ему постоянно мешали.

Как-то раз в субботу отец посылает его за сигаретами. Перед ним выбор: поехать на велосипеде в городской центр, где приличные магазины с витринами и кассовыми аппаратами, — либо сходить в маленький магазин африканеров у железнодорожного переезда, который представляет собой всего одну комнату в задней части дома, с прилавком, выкрашенным темно-коричневой краской, и полками, на которых почти ничего нет. Он выбирает, что поближе.

Жаркий полдень. В магазине с потолка свисают узкие полоски вяленого мяса, всюду мухи. Он собирается сказать мальчику за прилавком (это африканер старше него), что ему нужно двадцать штук «Спрингбок», когда ему в рот влетает муха. Он с отвращением выплевывает ее. Муха лежит перед ним на прилавке в лужице слюны, суча лапками.

— Sies! — восклицает один из покупателей.

Ему хочется возразить: «А что я должен был сделать? Проглотить муху? Я же еще ребенок!» Но среди этих безжалостных людей объяснения бесполезны. Он стирает рукой плевок с прилавка и во враждебной тишине платит за сигареты.

Вспоминая прежние времена на ферме, отец с братьями снова обсуждают своего отца.

— ’n Ware ou jintlman! (Настоящий старый джентльмен!) — говорят они и смеются: — Dis wat hy op sy grafsteen sou gewens het (Фермер и джентльмен). Ему бы хотелось, чтобы это написали на его надгробном камне.