Книга Рыцари Дикого поля - Богдан Сушинский

— Как только восстание будет подавлено, вы сможете занять несколько покоев, отведенных пока что спасающимся за этими стенами местным дворянам.

— Что вы, господин Ярлгсон, — вновь мягко улыбнулась графиня. — Я никогда не посмею чувствовать себя здесь хозяйкой. Другое дело — она, — указала на расплакавшуюся дочь, озарившую комнату своим ангельски чистым, розоватым тельцем.

Швед истолковал ее слова как шутку и попытался улыбнуться. Но оказалось, что он попросту забыл, как это делается. А тут еще и Власта согнала с лица улыбку, чтобы куда тверже добавить:

— Не удивляйтесь, господин хранитель. Судьбе было угодно, чтобы перед вами во всей своей красоте предстала дочь Одара-Гяура великая княгиня Ольгица Гяур.

С полминуты швед усиленно вертел головой, переводя взгляд с Власты на ее дочь, и снова на Власту. Он попросту не знал, как реагировать на такое признание графини. А главное, как на него отреагировал бы сам князь. Вот именно — он сам!

Понятно, что эта молодая женщина выглядит слишком красивой и благородной, чтобы вызывать хоть какое-то недоверие к своей особе. Шведу трудно было предположить, что она выдает себя не за ту, кем является на самом деле. Но в то же время держалась она как-то слишком уж горделиво для того, чтобы вызывать жалость, какую обычно вызывают беженки. Нет, такую женщину трудно заподозрить в мошенничестве. Во всяком случае, он, как комендант, никаких оснований для этого не имел.

Две вошедшие в комнату дворянки, решившие взглянуть на незнакомую графиню, а посему оказавшиеся свидетельницами их разговора, тоже удивленно уставились на гостью: это еще что за самозванка, которая замахнулась на то, чтобы стать владелицей замка? Приблизительно такое же чувство поначалу зародилось и у Ярлгсона. Ему показалось, что Власта специально произнесла это признание при свидетелях. Много ли найдется женщин, тем более аристократок, которые решатся вот так, с ходу, признаться незнакомому мужчине, к тому же в присутствии двух сплетниц, что у нее незаконнорожденная дочь?

— Еще раз простите, графиня… То, что вы только что сказали… — неуверенно произнес норманн. — В этом есть хоть какая-то доля суровой правды?

— Почему только доля? И почему «суровой правды»? В моих словах — вся та светлая, поднебесная правда бытия, в ауре которой зарождалась моя дочь Ольгица.

— Может, мне все еще позволено будет истолковать ваши слова как некую шутку?

— Я бы выразилась яснее, господин хранитель, — смело заверила его Ольбрыхская: — В этом вся возможная в данной ситуации правда, какая способна удивить наш мир.

— Значит, я должен понимать это так, что ваша дочь в то же время является и дочерью князя Гяура?

— Это известие кажется настолько неправдоподобным, что способно ввергнуть вас в сомнения?

— Настолько неожиданным, если уж быть точным, — по-джентльменски уточнил хранитель замка.

— В свидетели я могу призвать только самого князя Гяура да Господа Бога. Но боюсь, что ни тот ни другой не станут клясться перед вами на Библии. В силу всяких известных и не известных вам причин.

Мещанки подошли к ребенку, вместе заглянули Ольгице в личико и, почему-то набожно перекрестившись, словно увидели в пеленках совершенно не то, что надеялись увидеть, поспешно оставили комнату, так ни слова и не произнеся. Однако Власта четко уловила, что обе они в эти минуты думали о своих собственных прегрешениях и отмаливали свои собственные грехи.

— Господин Ярлгсон, господин хорунжий! — появился в двери один из сержантов. — Я только что из Грабова. Повстанцы уже там. Многие из них уже восседают за столами. Пир посреди чумы начат.

— Пир, которому суждено стать кровавым, — уточнил Ярлгсон, даже не взглянув на гонца. Он уже направился было к двери, но, словно бы на что-то наткнувшись у порога, остановился. Вернувшись к Власте, он взял малышку на руки, поднял ее и, обратив к себе лицом, вежливо поклонился.

— С прибытием вас во владения, великая княгиня Ольгица. Теперь вы уже в родных стенах.

25

Дело шло к вечеру. Большой разъезд поляков — до полуэскадрона — торопился. Заметив сразу три дымка, шляхтичи решили, что повстанцы беспечно отдыхают, готовя свою традиционную кулешу. Взбодрившись от такого открытия, они двинулись напролом, через овраги, не позаботившись о разведке или хотя бы об авангардном разъезде, и, конечно же, не замечая затаившейся засады.

Они были убеждены, что в этом закутке степи их никто не ждал, а потому беглецы станут легкой добычей.

— Полковник, там поляки! — появился из-за кургана Тимош Хмельницкий. Он по-прежнему обращался к атаману только так, «полковник», чтобы избегать слова «отец», которое хоть как-то могло выделять его из круга остальных казаков.

— Много их?

— Около полусотни! В версте отсюда.

Когда Тимош и двое казаков, которые его сопровождали, въехали в форт, будущий гетман обратил внимание, что кони их взмылены, а бока ободраны — верный признак того, что большую часть пути повстанцы проделали по поросшим кустарником степным балкам.

— Они вас заметили? — спросил у сына.

— Думаю, что нет. Это мы их заметили, когда они еще только из приднепровской низины выезжали. — Верное дело, на дым идут, явно крестьян-беглецов, на Сечь идущих, вылавливают.

— Ну, так мы им сейчас поможем.

Приказав всем вооружиться трофейными татарскими луками, которые хранились в скитском арсенале, полковник расставил людей так, чтобы при приближении к воротам поляки их не заметили. А в виде «приманки» усадил Клинчака и трех его крестьян у костра, разведенного у входа в подземелье, в котором они легко могли укрыться, чтобы вести оттуда обстрел поляков.

Хмельницкий знал, что луков у польских кавалеристов нет, а перезаряжать пистолеты, тем более ружья, находясь в седле, под обстрелом противника, занятие почти бессмысленное. Из-за этого, собственно, поляки, да и казаки тоже, во многих случаях проигрывали в схватках с татарами, когда те не желали сходиться в сабельной схватке, а устраивали «конные водовороты», расстреливая при этом славян из луков. Значит, сейчас главное заключалось в том, чтобы не подставляться под первый залп поляков и под их сабли.

Полковник уже твердо решил для себя, что основным врагом его станут польские войска, поэтому намерен был добиваться, чтобы татары то ли превратились во временных союзников Сечи, то ли попросту не вмешивались в их украинско-польское противостояние. Как бы там ни было, а нынешний бой становился своеобразным испытанием его тактики ведения войны с коронными войсками.

Драгуны еще издали, с вершины холма, заметили небольшую группку беглецов, сидевших у костра. Поленившись послать разведку, польский офицер повел к форту всю полусотню, причем часть кавалеристов мчалась так, словно боялась, что не успеет разделить трапезу с бунтовщиками.

Очнулись же поляки, только когда повстанцы одновременно ударили и по тем двум десяткам всадников, которые успели ворваться в форт, и по тем, что еще только приближались к нему, двигаясь по ту сторону рва. При этом огонь вели из землянок и хижины, из кустов и образовавшихся на валу небольших ложбин. Но самой неприятной неожиданностью для поляков стало то, что повстанцев оказалось много и почти все они были вооружены мощными татарскими луками.